И «разбои» эти были таковы, что к Владимиру с требованием введения смертной казни обратились отчего-то не бояре, не дружина, не «градские старцы», а епископы. Владимир отвечал с издевательским смирением: «Боюсь греха».
Во всяком случае, лично мне трудно усмотреть в этом ответе что-либо кроме злой насмешки – не мог современник не знать, как мало «боятся греха» душегубства «святые государи» богоспасаемой Византии.
Чего стоил один только шурин Владимира, в честь которого тот принял крестное имя Василий, император Василий II, вошедший в историю под звучным прозвищем Болгаробойцы.
Он устроил посреди града святого равноапостольного Константина на ипподроме кровавую потеху столичной черни, казнив в честь триумфа над единоверцами-болгарами 48 тысяч пленных.
Он, во время похода на Грузию, объявил награду за грузинские головы и складывал жуткие трофеи, в неисчислимом множестве натащенные наёмниками, в пирамиды по сторонам дороги, которой шло по православной стране православное воинство, на полтысячи лет предвосхитив азиата Тимура.
Кто-то может сказать – мол, на войне, как на войне. Придётся обратиться к семейным обычаям свояков крестителя.
Сам Василий пришёл к власти, отравив в сговоре со своим тёзкой, главой придворных евнухов, своего отчима Иоанна Цимисхия. Вслед за Иоанном юный государь отправил чересчур ушлого скопца – на всякий случай.
Впрочем, и сам Иоанн мало походил на невинно убиенного праведника – к власти он пришёл, зарезав в дворцовой спальне предыдущего отчима Василия, своего двоюродного брата Никифора Фоку.
Когда Иоанна помазывали на царство, окоченевшее тело его невезучего родича валялось на заднем дворе, в грязи и снегу.
В убийстве Фоки приняла посильное участие матушка Василия, Феофано, имевшая в таких делах некоторый опыт – незадолго до того она расчистила трон для самого Фоки, отравив отца Василия, Романа II – муж, пристрастившийся с подачи дружков к противоестественным порокам, стал пренебрегать ласками пылкой жёнушки.
Впрочем, был ли он отцом Василия, дело тёмное – императрица, извлечённая когда-то будущим мужем из портового кабака, в строгой нравственности современниками замечена не была, а Василий вырос совершенно не похожим не только на Романа – на византийца вообще.
Современники описывали белокурого атлета с ледяным взором синих глаз, с буйным, необузданным нравом. Поневоле вспоминается, что месяцев за девять до рождения Василия в Константинополе побывала русская княгиня Ольга с многочисленной, в том числе мужской, свитой.
Тогда ещё был жив дед Василия, знаменитый Константин Багрянородный, вскоре отравленный собственным сыном и снохой…
«Боюсь греха»?!
Вся эта кровавая «Санта-Барбара» была прилежно и без особых эвфемизмов описана придворным летописцем Львом Диаконом. Более того, в соседней Болгарии она стала основой для первого болгарского бестселлера «Повесть о злой жене» (в виду имелась, разумеется, матушка Василия).
Так что, не знать о родниковой чистоте и свежести источника «истинной» веры, от которого причастился, Владимир, надо думать, просто не мог.
Не будучи отважным воителем или талантливым полководцем, он, тем не менее, был неглуп, жесток и решителен, его войска приняли участие в подавлении мятежа Варды Фоки в Византийской империи, так что, никаких иллюзий по поводу места «христианской кротости» в управлении государством у крестителя Руси тоже не могло быть.
И иди речь о «просто разбойниках», Владимир не стал бы дожидаться вмешательства епископов. Упоминание о них показывает, что «разбои», «весьма умножившиеся» после крещения, задевали прежде всего интересы церкви.
Я, мягко говоря, не сторонник распространившейся в последнее время моды на охоту за «цитатами» из библии в «Повести временных лет» и других памятниках русского Средневековья.
Но просто невозможно не заметить, что повествование о крещении Руси ими действительно перенасыщено. Зачастую цитируется «Книга книг» более чем рискованно – так, про поругание кумира Перуна, который протащили, колотя палками, по Боричеву взвозу и бросили в Днепр, сказано: «Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем».
А ведь это слова Евангелия, и не о ком-то, а о Христе, которого вели по улицам Иерусалима, колотя палками, римские легионеры. Параллель, согласитесь, не совсем благочестивая.
Так вот, в Евангелии от Иоанна сказано – «все, сколько их ни приходило передо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их» (Ин. 10:8).
Разбойники – это те, кто был «перед» Христом, прежние учителя и наставники, прежние духовные отцы, которых не должно слушать «овцам» Христовым.
В одном из средневековых поучений против язычества языческие Боги – Троян, Хоре, Перун – как раз и определены, как «не добрые люди суть, но разбойницы».
Вот, какие «разбои» умножились после крещения Руси. Вот, кого призывали пытать и казнить кроткие служители милосердного Христа – тех, кто не желал отрекаться от отчих Богов, тех, кто словом или с оружием в руках защищал Веру пращуров.
Много веков спустя «Слово о посте великом» перечисляет «пагубные, господом ненавидимые и святыми проклятые» вещи: «разбой, чародейство, волхвование, наузоношение (ношение языческих оберегов), кощун (мифов) бесовских пение и плясание (ритуальные пляски)».
Именно так, кстати, сообщение летописи понимал выдающийся русский историк С.М. Соловьёв: «Можно думать, что разбойники умножились вследствие бегства тех закоренелых язычников, которые не хотели принимать христианства; разумеется, они должны были бежать в отдалённые леса и жить за счёт враждебного им общества».
Ну, с последним заключением Сергей Михайлович погорячился – из-за собственной убеждённости в «убогости и бесцветности» русского язычества, его неспособности противостоять христианству (в то время, впрочем, модной).
Мы с вами ещё увидим, читатель, что язычники отнюдь не таились в «отдалённых лесах» от «враждебного им общества» – ещё век спустя после «крещения» не какие-то простые «язычники», а волхвы объявлялись в крупных городах.
«Общество» же никакой «враждебностью» к ним не пылало и либо с интересом внимало им (Киев), либо и вовсе охотно шло за ними (Новгород и Верхнее Поволжье).
Кстати, снова отметим – о сопротивлении крещению и насильственных мерах введения новой веры говорит отнюдь не советский присяжный атеист, а солидный дореволюционный историк православной Российской империи.
Епископы, само собой, княжеской иронии предпочли не расслышать и отвечали вполне серьёзно: «Ты поставлен от бога на казнь злым, а добрым на милость. Подобает тебе казнить разбойников и пытать».
Владимир, как свидетельствует летопись, внял наставлению епископов. Вот, что пишет о крещении русских земель Игорь Яковлевич Шроянов:
«Распространение христианства за пределами Киевской земли прослеживается по историческим источникам фрагментарно и с большим трудом. Особенно скупы на рассказы о крещении подчинённых Киеву земель летописцы. Их молчание понятно: летописатели – люди, как правило, духовного звания, старались не говорить о тёмных сторонах христианизации Руси, а светлых было мало».
Можно заметить, что о второй, после крещения, половине правления Владимира мы вообще знаем очень мало. Летописи почему-то молчат и убедительнее всего это молчание объясняют приведённые только что слова И.Я. Фроянова.
Однако кое-что всё же дошло до нас – в очень поздних списках, но дошло. Речь прежде всего о летописи, известной, как Иоакимовская. Она сохранилась только в пересказе В.Н. Татищева.
Согласно этой летописи, «уговаривать» креститься новгородцев прибыл дядя крестителя Руси, наш старый знакомец Добрыня Хазарин (кроме имени, повторяю, ничего общего с былинным витязем не имевший) и некий Путята. С ними прибыл и епископ Иоаким Корсунянин.
Вместе с крестителями – для пущей убедительности словес о «мире и любви» – прибыло немалое войско
