Яркое солнце светило прямо в лицо, а настойчивый стук в дверь напоминал о неудержимой фрау Марте. Я встал и, не найдя тапочек, босиком пошел открывать дверь.
— Вставайте, Петр Алексеевич, уже десять утра. — Нелюбин выглядел отлично выспавшимся, несмотря на то что лично привез меня к особняку в пять часов утра.
В холле я встретил Штайна.
— Оскар, — обратился я к нему вполголоса. — А почему ты ввязался в это?
— У меня нашлась прапрапрабабушка еврейка, и Шелленберг знал об этом, — он усмехнулся. — Во всяком случае, если все получится, никто не будет тыкать мне прапрапрабабушкой.
К нам подошел Анатолий Иванович:
— Господа, на втором этаже для вас подготовлено оборудование, пройдите, пожалуйста, вас ждут.
В комнате, на двух сдвинутых вместе столах были разложены металлические и карболитовые коробки.
— Здравствуйте! — навстречу нам шел улыбающийся человек. — Давайте приступим.
Он продолжал улыбаться, но я явственно услышал: «Опять чайника прислали».
Ящики оказались электрическими вычисляющими устройствами, считающими намного быстрее человека. Хозяин этих железных мозгов милостиво избавил нас от теории и просто начал показывать, как можно их использовать. Через четыре часа я мог запустить программу и настроить систему связи, но объяснить, как это работает, я не смог бы даже под пытками. У Штайна все получалось гораздо лучше, ведь вчера половину ночи он занимался с этой аппаратурой.
После обеда Нелюбин представил нам еще одного представительного седого мужчину: — Усольцев Николай Николаевич, с завтрашнего утра вы будете работать с ним.
Он поздоровался с нами и, оглядев с ног до головы, вышел.
Оставшееся до ужина время мы продолжали осваивать технику будущего.
Вечером Нелюбин зашел в мою комнату с компьютером, который они называют мобильным. Он включил его и начал настраивать, дождавшись, когда на экране появится изображение, он передал устройство мне. На экране я увидел премьер-министра, он заговорил:
— Микрофиши, полученные от вас, расшифрованы, это полное досье на всю верхушку Третьего рейха, в той истории эти материалы были уничтожены и не фигурировали на Нюрнбергском процессе.
Наше условие для господина Гейдриха — выступление в качестве свидетеля в процессе над нацизмом, сделка с правосудием и участие в программе по защите свидетелей.
В ином качестве все переговоры исключены. Сегодня ночью вы с группой обеспечения возвращаетесь в Калининград и организуете промежуточную базу для связи с Боргсдорфом. Кодовый сигнал о начале контактов передан и получен отзыв.
Удачи вам! Ни пуха, ни пера!
— Спасибо вам, господин премьер-министр, и к черту!
Я передал компьютер Нелюбину.
Стадион в Кобрине располагается в Парке культуры и отдыха. Правда, правильнее будет сказать — располагался. То, что предстало перед нашими глазами, стадионом было назвать сложно. Это, конечно, не походило на стадион в чилийской столице — не тот размер, нет «чаши», — но все же…
Путь до стадиона был достаточно долгим, несмотря на сравнительно небольшое, по питерским меркам, расстояние. Колонна шла медленно, водитель «уазика» и все остальные вслед за ним старались объезжать воронки и трупы немецких солдат, то там, то тут лежавшие на улицах белорусского городка. Вот навстречу проследовала колонна немцев, человек тридцать, наверное, — простых бедолаг из Вермахта, судя по их прикиду. Кто-то — здоровый, кто-то — кое-как перевязанный, но, независимо от состояния здоровья, у них было нечто общее — глаза затравленных волков. Колонну сопровождали два бородатых бойца — в банданах. А, ну да… 17-я бригада… Наверное, гансам понравилось. Интересно, когда их здесь оставляли, те, кто оставлял, понимали, что остающиеся — смертники? Понимали, наверное, — ни машин, ни мотоциклов — ничего не видно. Въезжаем в парк. Картина маслом — у въезда противник успел соорудить дзот. Видимо, надеялись, что это им очень поможет. Интересно, чем в него угодили? Наверное, «Шмелем» каким-нибудь или другой «шайтан-трубой»? По-любому — хватило. Закрывать амбразуру телом явно не пришлось. Рядом с тем, что было дзотом, — двое бойцов, опять же в банданах, осматривают тела немцев, еще трое — с интересом изучают железяку, в прежней ипостаси бывшую, очевидно, чем-то вроде пулемета. Рядом с телами немцев — кучка из бумаг, часов, какой-то мелочи. Что скажешь? Кавказ есть Кавказ, война есть война. Через пару сотен метров нас останавливают — по дороге дальше пока нельзя, мины. Ожидание долго не продлилось — только успели перекурить, высыпав из автобусов, перекинуться несколькими словами с белорусскими мотострелками — появился танк. Где они его откопали? Т-62, да еще и с тралом! Вот дают белорусы… Немцы, наверное, офигели от такого старья… Тьфу ты, какое старье — для них это вундервафля натуральная. Танк пошел по дороге, все залегли: береженого бог бережет, как говорила монашка, натягивая на свечку второй презерватив. Несколько взрывов под тралом — и путь свободен. Грузимся, едем. А вот и стадион…
Стадион в Кобрине — обычный для небольшого российского украинского или белорусского города объект, из тех, которые называют «наследием советской эпохи». Трибуна с подтрибунным помещением, футбольное поле — газон на момент переноса был еще зеленым, беговые дорожки, сектор для прыжков, — словом, то, что любому советскому человеку было знакомо еще с детства. Но сейчас… Верх забора — обычного металлического забора с сеткой — был опутан колючей проволокой. На мачте освещения устроена пулеметная вышка, между фонарями — тело пулеметчика, чем-то зацепился, висит, зараза, вниз головой. Другое пулеметное гнездо — под крышей того, что здесь считается «центральным сектором». Желтые, красные, синие сиденья с трибун выломаны и в беспорядке разбросаны по полю. Когда-то светло-бежевое административное здание усыпано выщербинами от пуль, из оконных проемов второго этажа валит дым. На поле — тела. Тела самые разные: взрослые, детские, мужские, женские… в форме, в штатском… Прямо посередине — две «буханки» с красными крестами и ГАЗ-66. Несколько десятков солдат — белорусских, казахских, российских — заносят на носилках под трибуны тех, кто выжил. Останавливаемся. Выходим из машин и автобусов. К нам тут же подбегает майор, судя по всему — из Казахстана.
— Начмед бригады майор Турсынбаев. Товарищи офицеры, нам немедленно нужны ваши автобусы и машина. Раненых срочно нужно доставить в госпиталь, дорога каждая минута. Эти сволочи их даже не поили, к реке, гады, не выпускали!
Губы майора дрожат. Старый и Байжанов дают команду — и два взвода киргизской роты и отделение студентов бросаются вслед за доктором. Да, сейчас они нужнее медикам. С нами остается человек двадцать студентов и киргизский взвод во главе с ротным. Интересно, кто здесь вообще сейчас рулит?
Тем, кто рулит, оказался Романенко. Его «КШМ» стояла чуть подальше, в парке. Дорогу нам показал лейтенант Сережа, который, по-моему, с трудом сдерживал рвотные позывы — результат того, что он увидел, пройдя несколько десятков метров по футбольному полю.
Ситуация выглядела следующим образом: особисты 11-й механизированной успели допросить часть охранников импровизированного концлагеря и выяснить, что «отличилась» 907-я рота фельджандармерии из жандармского батальона ГА «Центр». Всего в роте, полностью сосредоточившей свои усилия на «работе» с населением Кобрина и попавшими в плен белорусскими солдатами, на момент начала войны было сто семьдесят шесть человек — семь офицеров, сто четырнадцать унтеров и пятьдесят пять рядовых. В плен к нам попало около шести десятков фрицев, в том числе командир роты. Остальные — либо погибли, либо разбежались. Разбежавшихся сейчас ловят в парке и по всей ранее оккупированной части города.
— Кто отловом-то занимается? — поинтересовался я у Димы, когда мы с ним и Андреем отошли в сторонку — покурить.
— Чеченцы из 17-й в основном, сами вызвались.
— Во, блин. А как они жандармов от нежандармов-то отличат? По бляхам? — поинтересовался Андрей.
— Какие, мать их так, бляхи! Они их побросали все. Бляхи-то побросали, а шевроны отодрать — не додумались. Вон, Сережа, гений мой компьютерный, в инете нашел, что у жандармов на левом рукаве, над
