Любовь и другие диссонансы

отражалась я.

Работу она оставила недели через две — повышенное давление, почки, белок в моче, преэклампсия. «А что вы хотите, в вашем возрасте…» — цинично говорили ей молодые акушеры. Она навещала подруг редко, не хотела, чтобы ее видели жалкой, больной, постаревшей, а командиру корабля запретила появляться у нее раньше чем через полгода. Он звонил, дежурил у ее дверей, покупал продукты и цветы, оставлял под дверью, она забирала потом, писала ему письма, думаю, прекрасные, думаю, про любовь, про что же ещё.

Месяца три она лежала, вообще не вставая, в ЦКБ; в окна стучались зеленые ветви клена, потом они пожелтели, а когда облетели, у Веры родилась девочка. Вера умерла на второй день после рождения дочери. На вскрытии у нее обнаружили рак почки, запущенный — не знаю, почему не диагностировали раньше.

Ирина легко отстранилась, вынула из кармана мобильный телефон. Ткнула в какую-то кнопку. Показала дисплей Анне. Там была фотография молодой кудрявой девушки, в брови колечко — пирсинг. Девушка широко улыбалась.

— Верочка моя, — Ирина погладила девушку по лицу. — Я взяла ее к себе. Пришлось даже брак тогда оформить, фиктивный. Усыновлять разрешали только семейным парам…

Анна молча переводила взгляд с Верочки на Ирину. Спросила сквозь слезы:

— А как же командир корабля?

— Он умер через два года после Веры. Инсульт и что-то такое еще. Полтора года лежал. Его старший сын теперь работает у нас в компании. Хороший, умный мальчик. На отца похож. Только чуть пониже ростом. Ну, будет, будет, Анечка, я просто хотела доказать вам, что жизнь настолько… непредсказуема, что никогда нельзя отчаиваться. Никогда.

Наконец-то закончился этот день. Был момент, когда мне казалось, я не дотяну до конца приема, просто умру. И никто не заплачет. Сергей устроит мне пышные похороны и через три месяца приведет в дом хорошую здоровую девушку. Она родит ему троих пацанов и будет готовить полноценный обед: первое, второе и компот…

Опять эти лица перед глазами, каждый день лица. Новые. Разные. Кажется, это и есть жизнь. То в подвешенном состоянии, то в стремительном полете в трубе. Этакий глобальный аквапарк.

…А я бы хотела исчезнуть.

Стереться с лица планеты и из памяти большинства знакомых и приятелей. Может, утром, в тумане, мороком — или ночью рассеяться тенью. И чтобы у родителей — другая дочь, у деда — другая внучка. Нормальная, адекватная реальности. Моя нескладная история заканчивается, моя налаженная жизнь разваливается.

Почему-то вспомнила, как летом ездила в командировку в Ростов-на-Дону, странный город, очень южный, очень шумный и жаркий.

Закончив дела, сижу на каком-то клочке берега, на пустом пляже. Из уха привычно выскакивает наушник — как всегда великоват. Прислушиваюсь к себе, зажмуриваюсь…

В черной дали горизонта вспыхивает и гаснет маяк. Из ночной дискотеки доносится оглушительное: «Ты на суше, я на море, нам не встретиться никак». Да и не надо им встречаться. Они прожигают жизнь, а нам так легко представлять себя другими.

Сижу на берегу.

У меня есть недорогое вино, Сергей бы брезгливо поморщился, но я рада, и мне некуда спешить. Вдруг сломалась серебряная сережка — я крутила ее рукой. Ко мне приближается маленькая, будто игрушечная старушка.

— Девушка, вы не видели здесь маленькую собачку? Ее зовут Счастливчик.

— Нет. Не видела.

— Счастливчик, Счастливчик, где ты?..

Уходит. Сижу на берегу. Маяк мигает.

Счастливчик, где же ты?..

Москва, 14 апреля, среда, вечер

В огромном зале московского аэропорта Шереметьево-2, который до недавнего времени считался самым крупным в России, стоя в длинной очереди на паспортный контроль, я ощутил сначала волнение, а потом беспокойство. Оно пришло внезапно и уже не оставляло, как докучливая икота. Такое со мной бывало, когда возвращался домой, в еще социалистическую Польшу — поездом, самолетом или на машине, — и мне предстояло предъявить паспорт человеку в форме. Но в последнее время это ощущение не приходило ни в Варшаве, ни в Лондоне, ни в Дублине, ни в Праге, ни в Берлине, ни в Риме, ни в Токио ни в Стокгольме. Пришло только теперь, в Москве. Потому что Москва как ни один другой город ассоциировалась у меня с теми временами, когда паспорт не был моей собственностью, а принадлежал некоему чиновнику, который «по поручению польского народа» держал его в бронированном сейфе. Тогда иметь заграничный паспорт было временной и ограниченной привилегией, почти наградой. Чтобы его оформить, приходилось стоять в многочасовых очередях, а потом беречь как зеницу ока. А его пропажа рассматривалась как чуть ли не измена родине. Считалось, что если, к примеру, во время отпуска в Югославии случится пожар в отеле, польский гражданин обязан во что бы то ни стало спасти свой паспорт, который, по сути, ему не принадлежал, так как на первой странице этого документа было указано, что он «является собственностью Польской Народной Республики». Моими в нем были только фотография и подпись. Наверное, поэтому, хотя сейчас, в 2010 году, в Москве, у меня был немецкий паспорт с легальной визой, снабженной блестящей голограммой, беспокойство вернулось ко мне из прошлого. Впрочем, как оказалось, совершенно напрасно…

Симпатичная женщина в форме — круглолицая, как на иллюстрации к русской сказке, дружелюбно улыбнулась и незаметно поправила прическу, когда я посмотрел ей в глаза, а потом положила мой раскрытый паспорт на какое-то считывающее устройство. Она не собиралась снимать у меня отпечатки пальцев, как это было в Нью-Йорке, не расспрашивала с пристрастием, «почему и с какой целью я прилетел», как это было в Торонто. Ни там, ни там мне не желали «всего доброго», возвращая паспорт. Как это ни странно, именно здесь, в Москве, женщина-пограничник за пуленепробиваемым стеклом дала мне понять, что я для нее не только номер паспорта и визы.

Потом я долго блуждал в поисках транспортера с багажом. На бетонном полу кое-где спали люди, и мне показалось, я нахожусь в заполненном бездомными зале ожидания вокзала.

Получив чемодан, я направился к выходу, высматривая отделение банка, чтобы обменять евро на рубли. У входа в дорогой ресторан заметил надпись «Exchange». Толкнул стеклянную дверь и увидел что-то похожее на бутик. На кожаном диване в центре зала сидел мужчина в черном мундире и фуражке с автоматом на коленях и пакетом из «Макдональдса». Он был занят своим мобильником и не обратил на меня ни малейшего внимания. Я подошел к столу, за которым молодой прыщавый парень в синем костюме читал книгу.

— Сколько примерно денег потребуется, чтобы прожить один день в Москве? — спросил я по- английски.

Он весело посмотрел на меня, минуту подумал, ответил на безупречном английском:

— У меня уходит около пятидесяти рублей на сигареты, сто двадцать рублей на транспорт и сто рублей на водку. Итого примерно двести семьдесят. Вы из Европы или из Америки?

— Из Польши.

— То есть из Европы. По курсу на сегодня это будет от семи до восьми евро, — ответил он, переходя на русский.

— А во что мне обойдется доехать на такси от аэропорта до центра Москвы? — спросил я, тоже