убивали его. В конце концов все погибали.
Их было всего сто восемьдесят шесть. Неужели они пришли прощаться?..
Или… или встретить?..
Сколько раз он умирал! Каждую смерть он запомнил в деталях, в ощущениях, в запахах. Он уже почти что привык. По крайней мере, научился не ужасаться заранее. Теперь осталась последняя.
Она будет самая безболезненная. Самая легкая.
И самая страшная!
Впервые он не может знать, что после. Он может догадываться. Только догадываться. Этого мало. Хотя он наверняка знает, что здесь нечего бояться. Но как бывает тяжело заставить себя перебороть…
Чтобы заново родиться, нужно КАК МИНИМУМ умереть. Как минимум… Впервые он тоже вынужден добавлять это КАК МИНИМУМ.
И страх перед неизвестностью оказывается намного сильнее страха перед болью.
Из отрешенного состояния Андриевского вывел официант.
— Господин Андриевский, вон у стойки два молодых человека, у них к вам какое-то дело, они просят разрешения подсесть к вашему столику.
— Они не любят футбол?
Официант улыбнулся.
— Не знаю. Спросите об этом у них.
Молодые люди подошли, с явным интересом разглядывая Андриевского. Один был мулатом, другой — высоким худым блондином скандинавского типа. Первый в черном костюме, второй — в белом.
— Мы просим прощения за то, что побеспокоили вас, Михаил Игоревич, сказал мулат. — Но мы бы не стали нарушать вашего уединения, если бы оно не было вынужденным.
— Садитесь, — проговорил Андриевский, — и представьтесь.
— Студенты КИПСИНа Франц Шено, — мулат слегка наклонил голову, — и Александр Бордин, — он указал на блондина, который тоже отвесил поклон.
Они уселись напротив.
— Михаил Игоревич, вы знаете, что киевское студенчество очень интересуется вашей личностью, — начал Шено. — Между тем, ваша теория находится под негласным запретом. Ее вроде бы никто не запрещал, но в то же время создается впечатление, что ее вроде бы не существует. У нас есть ваша книга, но она тринадцатилетней давности, а нам интересно, чем вы живете сегодня. Мы знаем, что за эти тринадцать лет состоялось несколько судебных процессов, а это означает, что теория проверялась на практике и, следовательно, развивалась. Студентам же ничего об этом не известно. Поэтому мы решили взять у вас интервью для студенческого ежемесячника.
«А ребята волнуются, — подумал Андриевский. — Что ж, это понятно. Неуловимый беглец, романтическая личность перед ними. Раньше они бы меня просто не нашли».
— Спрашивайте.
Шено щелкнул клавишей магнитофона.
— Изменились ли ваши взгляды за прошедшие тринадцать лет? — спросил Бордин. — Что нового вы внесли в свою систему?
— Ничего. Взгляды не изменились. Со всем, что есть в книге, я полностью согласен и сегодня.
— Считаете ли вы свою деятельность безопасной? Не поколебал ли последний суд вашу прежнюю уверенность?
— Вы, очевидно, имеете в виду не сам суд, а мою ошибку во время визита к Болотникову. Да, я ошибся. Но эта ошибка, я по-прежнему уверен, никак не повлияла бы на стабильность и все такое прочее. Она могла сказаться только на мне. Что и произошло.
Бордин на мгновение задумался.
— Как вы сегодня определите цель своих диалогов? Не конкретную, а более общую, скорее даже цель всей службы «Диалог», если бы она была создана?
— Равенство, — не задумываясь, ответил Андриевский. — Равенство между плоскостями. Равенство между людьми в одной плоскости практически достигнуто. На это человечеству потребовалось очень много лет. Следующим шагом может стать равенство между людьми в разных плоскостях. Физическое равенство, естественно, невозможно. Но духовное… В конце концов, счастье не настолько зависит от материальных ценностей, как нам кажется. Конечно, для этого нужно много сил и времени, для этого нужна большая служба, равная по значению и по классу КС. Пока это только моя фантазия, чрезвычайно далекая от действительности. Но кто знает…
— В чем вы видите перспективы развития именно практического применения вашей теории?
— Ну, например, я совершенно не представляю себе, можно ли вести диалог с объектом непосредственно из подсознания самого объекта. Пробовать я боялся, опасаясь, что это приведет к шизофрении или иным психическим расстройствам у объекта. Вмешиваться в сознание наугад нельзя. Но я не исключаю, что такой путь есть и когда-нибудь после должной теоретической проработки он будет взят на вооружение.
— А как тогда быть с пиратством, Михаил Игоревич?
— Захват тела — это не вмешательство в сознание. Я всего лишь краду у хозяина один или несколько дней. К сожалению, у меня сейчас нет другого выхода.
— Михаил Игоревич, когда я спрашивал о перспективах развития меня интересовала судьба «Диалога» в ближайшем будущем, завтра. Иначе говоря, каковы ваши планы, что вы намерены делать дальше?
— Может быть, при известных обстоятельствах, это не очень тактичный вопрос? — вклинился в разговор Шено.
Андриевский внезапно хлопнул ладонью по столу.
— Выключите запись, — прохрипел он.
Шено послушно нажал «стоп».
— Хватит! Если вы Контролеры — уходите. «Диалог» умер. Я больше никуда не денусь, я вам не опасен. Что еще от меня надо?
Шено опустил голову, Бордин удивленно глядел на Андриевского. Возникла неловкая пауза.
— Мы не хотели, чтобы умирал «Диалог», — наконец произнес мулат. — Мы хотели бы стать вашими учениками. Поклонников Андриевского в институте очень много, Михаил Игоревич.
Андриевский заглянул в глаза одному, потом другому. Фальши не увидел. Напротив, увидел то, что очень хотел увидеть хоть в чьих-то глазах вот уже три недели.
— Я последний, — сказал он уже совсем другим тоном. — Когда мы начинали дело, нас было восемь человек. Остался я один. Я последний, и я тоже скоро уйду. Очень скоро.
— Почему? — спросил мулат.
Андриевский тяжело вздохнул. Достал и вложил в руку Шено инфордиск.
— Вот, возьмите. Здесь все изложено: почему, как и что. Не хочу сейчас об этом. Это не главное.
Он еще раз внимательно посмотрел на своих собеседников и неожиданно рассмеялся.
— Я вас первый раз вижу. Я не знаю, на что вы способны. Я не работал с вами и нескольких дней.
— Мы готовы, — поспешно сказал Бордин.
— Нет. Если Контролеры еще не засекли вас около меня, они сделают это максимум через час.
— У нас свободная планета!
— Да. Но она боится за себя.
Бордин и Шено переглянулись.
— Постараюсь говорить коротко, — продолжал Андриевский. — Я вынужден поверить в вас, поверить в то, что вы сможете продолжить дело. Вы вдвоем или с вами кто-то еще? Учтите, что приверженцы теории, о которых вы говорите, — это еще не люди, с которыми можно делать дело.
— Мы не одни.
— Вы собираетесь вступить в жизнь, полную тайн и ограничений. Но я не предлагаю вам последний раз подумать, так как уверен, что вы все уже решили. Если это не так, вам просто нечего делать в
