он суженую, — говорила она Марине, как старой знакомой. — Со скуки тут не помрешь. Скоро вернутся наши рыцари. — Таня вдруг заулыбалась, засияла, и в ее глазах лукаво и остро засветились огоньки. — Но мы смотрим, чтобы они не перепутали аэродром, чтоб на свою точку приземлились. Наши мужья, Мариночка, с крылышками, за ними гляди да гляди. Я даже песню перефразировала и, чуть что, своему Костикову напеваю: «Следить буду строго, с земли мне видно все, ты так и знай». Признаться, втайне все мы ревнуем. Даже к самолету. Ты знаешь, он им по ночам снится. Точно, мой Костиков говорил. Вот посмотришь, Пушкарев тебе об этом тоже скажет.
Ох, Мариночка, Пушкарев будет самый лучший семьянин! Правду говорю. Вышли мы раз озеленять городок. Мужчины принялись за деревья, а Пушкарев их остановил: «Э, так не пойдет, дерево должны сажать муж и жена вместе, иначе сад не зацветет». Вот он какой, Пушкарев. А вообще, все ребята у нас славные… Так о них сам командир полка Митрофанов говорит. Леночка, — обратилась Таня к Лене Орловой, — помнишь, как он про лес сказал? — И пояснила Марине: — У нас тут сосновый лес почти рядом, большой, ему, наверно, конца и краю нет. Кстати, твой Пушкарев по лесным делам великий знаток. Грибы, ягоды, орехи — все найдет. Так вот, однажды Митрофанов про полк, а значит, про наших мужей так сказал: «Не все сосны в лесу корабельные, а посмотрите, какой он могучий». И, знаешь, это правда…
Марине все было ново, интересно. Она всматривалась в оживленные лица молодых женщин и сдержанно, чуть смущенно улыбалась. Странно бывает в жизни: совсем недавно она даже не подозревала об их существовании я вдруг они почтительно ее встречают. Марине казалось, что это ощущение давнего знакомства и даже какого-то вроде родства передалось ей через небо.
Все люди живут под небом. Но все ли задумываются над тем, что этот далекий, абстрактный мир пустоты, эта опрокинутая над головой синяя чаша, наполненная звездами и тучами с кинжальным блеском молний, с расписной радугой-дугой, с летающими самолетами, которые дополняют небесный пейзаж, — все ли задумываются над тем, что оно, это небо, объединяет их всех? Но именно здесь, в авиационном городке, Марина впервые не только услышала от женщин, но и сердцем своим уловила и особенно почувствовала это. Небо здесь, как нигде, осязаемо, близко, открой окно — и вот оно, рядом, хоть потрогай рукой, оно почти как живое — дышит, движется, говорит, неистовствует и ласкает глаз. С ним, с этим близким небом, здесь связаны все земные тревоги и радости. В этом безбрежном небесном пространстве, еще в начале века нареченном Пятым океаном, работают их мужья. К ним, в заоблачные высоты, тянутся от земли невидимые нити, связывая судьбы в один узел.
Эта новизна чувств тревожила и даже пугала Марину. Слушала она Лену и Таню, а сердце ее то часто билось, то замирало. О многом Марина слышала впервые. Ее удивляло, что крошечный населенный пункт они называли городком. Она никак не могла понять, как это тишина иной раз тревожит больше, чем гудящие и ревущие самолеты. Странным казалось ей и то, что женщины не жаловались на неуют, на житейские неустройства, хотя новому человеку они сразу бросаются в глаза. Наоборот, оптимизма у них хоть занимай. Откуда такое веселое настроение? Вчера, оставшись одна в комнате, Марина долго об этом думала. Она ходила как неприкаянная после большого и шумного города с театрами, парками и выставками, с бесконечными телефонными звонками друзей и с теми житейскими удобствами, к которым так привыкла, что даже не замечала их.
Постепенно ее начинало томить какое-то неясное и смутное беспокойство. Неизъяснимая тревога закрадывалась в ее душу, и Марина становилась задумчивой и молчаливой. Ее словно бы кто-то неотступно спрашивал: сможешь ли ты, как вот они, Лена и Таня, разделить судьбу мужа, при всех неустройствах сберечь такую же, как у них, радость жизни? Сможешь ли ты ждать?.. Ждать… Ждать… Так же преданно и терпеливо ждать мужа, как они. Сможешь ли ты во имя любви осознанно пойти на неизбежные в жизни военного человека лишения и никогда не жалеть, что где-то там, в большом городе, у тебя могла быть любимая работа, не тосковать, вспоминая, как в розовом тумане девичьей мечты проступала манящая, околдовывающая и зовущая к себе слава, какую в юные годы путают с понятием выпавшего и на твою долю земного счастья?..
Марина никогда прежде не задумывалась над этим… Но ее острый ум позволил ей скоро понять, что Лена и Таня не просто жены, они сподвижницы. Ведь Лена ей так и сказала: «Мы тоже служим. Отвечаем за пилотские тылы». Сможет ли она стать такой же опорой? Ведь перед ней все время будет стоять небо. Куда ни пойди — всюду небо. Небо! Небо! Небо! Никуда от него не денешься, даже не отвернешься. А если Алексей увидит ее непокой, он начнет страдать и мучиться. И это повредит главному делу всей его жизни — так он называет полеты, ими он живет, ими он дышит.
Пришла и не отступала от нее эта беспокойная, тревожная мысль. Марина ругала себя, стыдилась об этом думать, но думала. Ее пугали материнские слова, тихие, раздумчивые и очень печальные: «Доченька, у Алексея очень опасная работа. Может случиться всякое. А я-то уж знаю, как детям без отца… Ох как знаю…» Больше ничего она не говорила, затихала, оставляя ее одну. А у Марины перед глазами опять вставало небо. То чистое, украшенное тонкими, просвечивающими облаками, ее небо; то напряженное, пугающее небо далеких лет, небо ее матери…
Какой летчик не любит возвращаться на свой аэродром! Где бы ни находился, в каких бы краях ни летал, родная посадочная полоса тянет к себе, как родительский дом. Аэродром, на котором прописаны люди и самолеты полка Митрофанова, просторный, равный, подходы открыты, как в степи. В голубой оправе небосвода он виден далеко-далеко. Все как на ладони: вон показалась серая лента посадочной полосы, вон прижались друг к другу соскучившиеся по самолетам стоянки, а там, в сторонке, блестят на солнце крыши трех невысоких домов городка летчиков.
Пушкареву хотелось пролететь низко-низко и неожиданно взорвать отстоявшуюся тишину, оповестив таким образом о своем прилете. И никуда не отклониться — ни на секунду, ни на метр, ни на градус, как капитан Орлов требует. Конечно же он в мгновение ока шмыгнул бы вверх и растаял там в далекой и стылой синеве. И уж потом зашел бы на посадочный курс, красиво и точно приземлился.
Как сдержать чувства, зная, что за чертой летного поля по песчаным дорожкам ходит Марина? Он уже представлял ее высокий лоб, чуть притемненные, таинственные глаза, счастливое, улыбающееся лицо. Он почти слышал ее: «Леша, это ты пронесся молнией?» «Угу, — ответит он сдержанно, — к тебе опешил». Больше о полетах он ничего не окажет. Будто бы не летал, не был за тридевять земель отсюда, не крушил в стремительных атаках воздушные цели, не видел своими глазами, как сбитый им самолет падал к земле черной, умирающей кометой.
Пилотские ступени круты и обрывисты, потому летчики не восторгаются своей даже самой большой удачей. Разве кого тут удивишь? В авиации все летают.
Но все это было. Было! И все сошлось, спрессовалось теперь в одном — в хорошем настроении.
— Второй, плотнее держись! Весь городок на нас смотрит.
Это Орлов. Со значением напомнил Пушкареву о городке. Голос у него бодрый, торжествующий. Предчувствие не обмануло командира звена. Подтвердилась и его позиция: куда поставлен — там и главное направление.
Случилось непредвиденное: со стороны моря и гор коварно наплыли тучи, ударила гроза, хлынули ливневые дожди… Аэродромы, в том числе и тот, где приземлился с летчиками Зварыгин, оказались закрытыми. «Противник» незамедлительно воспользовался этим, направил свои самолеты в образовавшуюся в воздушном пространстве брешь.
На нашей стороне оставался открытым один-единственный аэродром. Здесь стояло звено капитана Орлова. Так четверка летчиков оказалась в эпицентре главных событий.
Майору Зварыгину сразу же стало известно об этом, он рвался к Орлову, но погода его держала. Вернулся, когда события завершились и звено Орлова уже находилось на земле. Комэск еще не знал, чем все кончилось, и потому спешил встретиться с капитаном Орловым. Его терзала сама ситуация — непредвиденная, невероятная. Получалось, от звена Орлова зависела теперь оценка всей эскадрильи в целом. Даже подумать не мог, что так все сложится. В душе у Зварыгина накипала злость на самого себя. Он не мог себе простить, что не настоял на своем, не добился согласия командира звена на перевод Пушкарева. Если бы он поступил с Орловым, как с капитаном Вертием и его летчиком Малкиным, не так бы тревожился теперь. Уговорами занялся, а надо было действовать, решать.
Конечно, Орлов не Вертий, но и с такими определенная твердость нужна.
Уж если отстранил Пушкарева, то будь последовательным до конца, заменяй сильным летчиком, асом.
