вытягивались, хотели казаться взрослее.
Летали мы в эти сентябрьские ночи часто. Днем — отдыхали, купались в прудах. А как зайдет солнце, взлетаем и берем курс на запад.
Командир полка старался посылать на задания молодые экипажи. Скоро начнутся грозы, туманы, а там и обледенение — хуже вражеских, зениток! Дмитриев готовил нас к этому.
…Аня свыклась с фронтовой жизнью мужа. Провожала его в полет, желала благополучного возвращения.
В очередную боевую ночь Мартынов не должен был идти на задание. Вместо него собрался лететь сам Дмитриев. Он решил проверить, как летает второй пилот комэска. Не пора ли ему пересесть на командирское сиденье? Была трудная цель — военный объект на территории хортистской Венгрии.
На Дунай мы прокладывали маршрут первый раз. Рассчитав путь, складывали полетные карты- простыни.
Аня молча наблюдала за нашей обычной работой перед вылетом на боевое задание.
— Ты что такая задумчивая? — спросил Мартынов, когда они остались вдвоем. Он заметил — жена переменилась в лице, была взволнована.
Аня вздохнула и, глядя на мужа, спросила:
— Вася, скажи, только честно, трудный сегодня полет?
— Полеты все трудные.
— Нет, сегодня?
— Трудный, Аня.
Аня коснулась рукой его плеча, обеспокоенно посмотрела на него, и Мартынов заметил тревогу в ее глазах.
— Ты что, Аня?
— Я просто так, Вася, просто так.
Аня не могла и самой себе объяснить свое состояние. Она не могла представить, как это мы без командира пойдем в дальний и опасный полет.
Она, конечно, не знала, что каждый из нас самостоятельно выполнял задачу. Преодолевал дальний маршрут, уходил от вражеских истребителей, выпутывался из ослепляющих лучей прожекторов, огня зениток и в назначенное время наносил бомбовый удар во вражеском тылу. Аня ничуть не ошибалась — когда в небе Мартынов, мы себя чувствовали увереннее.
Аня не могла понять, что с ней происходит.
— Что все-таки с тобой, Аня?
— Вася, а как же они без тебя, как?
— Не беспокойся, тут народ обстрелянный.
— Но без тебя…
— Значит, и мне надо?
— Не знаю, Вася, не знаю…
— Значит, надо. Полечу!
— Вася… — Аня обняла мужа, и он ощутил на своей щеке ее слезы.
— Ну что ты, что ты…
— Ты сказал «полечу», а мне стало страшно и как-то легко. Словно камень с души снял. Думала, из-за меня все это… А теперь мне спокойней. Я горжусь тобой. Лети!
Аня вспомнила своих сыновей. Ждут ее, наверное, не дождутся. Она рассказала мужу, как они ее провожали: «А мы знаем, зачем ты едешь…» — «Зачем?» — «Посмотреть, как папа бомбит фашистов…»
Мартынов улыбался.
Он почему-то не сказал жене, что, получая задание, упросил командира полка проверить второго пилота в другой раз. Сегодня он хочет лететь сам, не может оставаться на земле, когда такая сложная цель.
— У вас — жена. Побудьте с ней, — говорил Дмитриев.
— Она уезжает, — отвечал Мартынов.
— Когда?
— Сегодня.
Даже утром Мартынов не знал, когда отправит жену. Лишь на всякий случай предупредил: «Сегодня или завтра поедешь». И велел собираться. Теперь, после разговора с Дмитриевым, он твердо решил проводить ее сегодня.
Смотрел Мартынов на свою жену и самую большую радость испытывал, какая только может быть. Аня поняла его. И пересилила себя.
Мы сразу узнали — Мартынов летит. И у всех было чудесное настроение. Запели песню про свой полк. Никто не знал, кто ее сочинил. Только все замечали, что в ней все время появлялись новые слова — новые названия городов и рек. На этот раз новый куплет пропел Иваненко.
Когда закончили петь, Мартынов сказал Вите:
— Когда Юля твоя приедет, ей тоже споем нашу полковую… И так же, песнями, будем ее провожать. А может, и не потребуются проводы. К тому времени кончится война. На свадьбу не забудь позвать.
Комэск был прав. Через год Юля приехала к Иваненко. Поженились и другие ребята. Только на свадьбе комэск наш, майор Мартынов, ни у кого не был.
В те короткие счастливые минуты, когда мы вместе с ним провожали Аню на вокзал, никто из нас не знал, не мог даже подумать, что будет на рассвете. За тысячу километров отсюда, на границе Венгрии и Словакии, разразится трагедия, о которой станет известно лишь после войны. Майор Мартынов не вернется с боевого задания.
…Самолет командира эскадрильи подбила зенитная батарея. Лететь было нельзя. Первая мысль — о спасении экипажа.
— Всем прыгать! Уходить в горы к словацким партизанам! — приказал Мартынов.
В ответ слабый голос Петровского:
— Я ранен, командир, ранен.
Надо прыгать — а значит, оставить штурмана. Нет, этого Мартынов сделать не мог. Он сбил на затылок фуражку, сорвал ларингофоны, порывисто обернулся к правому летчику:
— Садиться будем… Садиться! Понял?! Летчик кивнул, наклонился к приборам.
А за бортом — ночь. Сентябрьская, непроглядная ночь. Срывались с насиженных мест звезды, чертили огненно-умирающий след, пропадали, так и не долетев до земли.
Под крылом земля — чужая, незнакомая. Мартынов отжал штурвал и, когда самолет пошел на снижение, сказал Петровскому:
— Миша, если можешь, переходи в навигаторскую. Идем на посадку.
— Понял, — чуть слышно сказал Петровский.
Снижаясь, корабль погружался в неизвестность. Мартынов напряжен. Ни одного движения мышц на лице. Губы сжаты. Взгляд устремлен на приборы. По бликам, пульсирующим на приборной доске, понял — огонь подбирается к бензобакам.
А земля приближалась. Призрачно блеснул водоем. Угадывался блекло-серый песок дороги.
— Следи за землей, Леша. За землей…
— Слежу! — отвечал второй пилот.
Дорога, будто в тумане, бежала сбоку, под крылом. Казалось, она вот-вот пропадет. А что рядом, справа? Поле? Похоже, поле. Слева — вроде холмы.
— На дорогу! — сказал Мартынов.
Когда воздушный корабль, обдирая обшивку фюзеляжа, прополз вдоль дороги и остановился, Мартынов приказал:
— Немедленно покинуть самолет.
Он сорвал верхний люк. Можно оттолкнуться от сиденья и выпрыгнуть. Но Миша Петровский… Что с ним? Мартынов опустился в навигаторскую. Молодец, Миша, здесь. Петровский, скорчившись, прижался к борту. Мартынов со вторым пилотом подхватили его под мышки, вылезли из кабины, спустились к заросшей
