гипертрофировать меня в своей жизни, что будь я поглупее, записала бы себя в роковые. Он сгреб на единицу моего образа все, что связывало его с детством, школой, юностью и страной. Я помнилась молодой, романтичной, опекающей и была компактным оправданием того, почему не надо строить общение с американками по их правилам.
Мы и в постель-то с Димкой каждый раз попадали случайно. Первый раз в большой студенческой компании надрались так, что только утром обнаружили «кто кому Вася». Ничего, кроме хохота, это не вызвало, даже оттенка кровосмесительной прелести, оба ничего не помнили. Потом иногда, пытаясь помочь друг другу зализать раны, нанесенные другими. Совместная жизнь была бесперспективна, отсутствие тайны и игрового пространства для завоевания друг друга… Соблазнять друга по детским играм – это как надевать школьную форму в день свадьбы.
После его отъезда я ощутила потерю величиной в Димку, он – величиной во всю предыдущую жизнь. Как занудная училка на каждое эпистолярное нытье, я реагировала: «А хрена ты туда ехал?» И он избрал тактику неожиданных писем, посылок с приколами, пряток и появлений для удобства иметь со мной те отношения, какие и когда ему нужно. То злобно-обиженные, то детски влюбленные, то отстраненно- недоуменные. Каждый раз я пыталась представить себе лицо человека, садящегося за письмо или набиравшего номер, это было не вычисляемое лицо…
Я не могла представить себе ни лица, ни речи. Я понимала, что он ищет новый образ. Он писал: «Я знаю китайцев, которые говорят безупречно, но это уже двадцатое поколение, они еле-еле говорят по- китайски. Дети русских, привезенные до тринадцати, ассимилируются в доску, у них даже интонация повышается к концу предложения, они бегут из русского гетто и стесняются родителей. В брак вступают только с американами и представляются: „Я – американец русского происхождения“. Есть какие-то несгибаемые вокруг Карлобадской церкви. У них иконописные лица, девочки ходят в платочках, мальчики похожи на гимназистов, на первый взгляд мило, а ближе подходишь – насекомые в янтаре.
Купил учебник акцентов для актеров, такой самоучитель. Учусь говорить «р» как американец. Это как цоканье у бушменов: с детства не научился – язык уже не эластичный. Никак не решу ассимилироваться или акцентировать свою странность. Утром приму решение, к вечеру сползаю. Хотя, с другой стороны, не верь ничему вышеизложенному! Я – гений адаптации, я читаю только американские книги и газеты, я даже стараюсь сны видеть по-английски… Дмитрий».
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
О господи, я твой случайный зритель.
Зачем же мне такое наказанье?
Ты взял меня из схемы мирозданья
и снова вставил, как предохранитель.
Рука и рок. Ракета и носитель
Куда же по закону отрицанья
ты отшвырнешь меня в момент сгоранья,
как сокращенный заживо числитель?
Я проснулась от стука в дверь. Было светло, в комнату заглядывала Дин в джинсах и расписном кожаном жилете на белоснежной рубашке.
– Что случилось? – пробормотала я.
– Сейчас Пупсик с Тихоней придут.
– Пусть приходят.
Дин вошла в комнату и стала пристраивать к розетке белый ящичек.
– Что это у тебя такое?
– Подарок одной молодой мамаше. Транслятор. Пейджер такой.
– Чего транслятор? – Я по утрам плохо соображала.
– В детской комнате маленький микрофон, здесь динамик, чтоб было слышно, когда малыш заплачет.
– Чей малыш? – недоумевала я.
– Мы будем разговаривать в той комнате, а тебе будет слышно.
– Подслушивать нехорошо, – зевнула я.
– Я тебе все равно буду пересказывать, только не так ярко.
– Какая там яркость? Дели деньги и дай мне спать.
– Ну уж нет, ты совсем мышей не ловишь!
– Это не мои, это твои мыши.
– Не знаю, – задумчиво сказала Дин, – это ты как раз сейчас и услышишь. – Она вышла, как-то по- хозяйски поправив мое одеяло, а я провалилась в сон. Мне снилось, что по транслятору раздается детский плач, я вскакиваю, бегу в комнату, а там железная дверь с кодовым замком. И я не пойму, кто из моих девчонок плачет и как туда войти, и колочу в дверь, а плач все громче и громче, тут появляется вчерашний американец, открывает кодовый замок, дверь распахивается, мы бросаемся в комнату. А там длинный накрытый стол, и вроде это не комната, а зал ресторана, полно гостей, музыканты. Я вижу Андрея, своих девчонок, Пупсика, Ёку, Тихоню, Ваську с женой, у жены в руках орущий младенец, и все пытаются успокоить его. А музыка играет, кто-то танцует, и вдруг кричат «горько», а в середине стола оказывается Димка в платье своей матери и очечках своего отца, а около него мужиковатая Дин в смокинге, и они целуются. И я подхожу и говорю:
– Совсем одурели, вы же родственники, у вас же родится ребенок с двумя головами.
А Димка говорит:
– У нас уже родился отличный ребенок, стопроцентный американец, вон он!
И Васькина жена, копия жены Пирогова, поднимает над головой младенца, показывая мне, а младенец орет.
– Дайте ему поесть, – говорю я, а Дин говорит:
– Мне нечем кормить, у меня ампутирована грудь. Дайте ему водки.
А Димка говорит:
– Все нормально, это просто кризис середины жизни. Я тебе писал про это.
– Ты мне уже три года не писал, – говорю я.
– В нашей кришнаитской секте запрещено писать письма в Россию, – отвечает он.
Входит моя мать со словами:
– Советую проверить, куда твой Валера поехал в командировку, он тебе все врет…
Тут меня будит звонок в дверь. Такой виновато-вороватый короткий пупсико-тихонин звонок. Я плохо соображаю, что происходит, ранний подъем для меня пытка. Я не то что сова, я – филин. Димка, кстати, тоже сова, не представляю, как он влился в американский режим.
Я услышала шаги и шорохи из динамика.
– Димку все так любили, – раздался голос Пупсика, переполненный повидлом. Парадокс состоял в том, что говорила истинную правду, а нажим был вральным. У Пупсика из-за семейного сценария желанье понравиться было настолько мощно закреплено в паре с необходимостью соврать, что когда она говорила: «Волга впадает в Каспийское море», хотелось взять карту и проверить. – Он был сердцем компании. Димка такой светлый человек… Когда он уехал, все стало рассыпаться. Правда?
– Правда, – хрипло поддакнул Тихоня. Пупсик была отличницей, она тянула руку в школе до того, как ее спрашивали. Я представила, как она, сидя на диване, нервно поправляет складки юбки. Милая такая женщина, которой кухня узка в бедрах, с ломовой хваткой, до сорока лет играющая в девочку с бантом.
– Я приехала по поручению брата. Он резко изменил образ жизни, посвятил себя духовному поиску… Но у него слишком мало… близких людей, и деньги, которые он перед этим заработал, он решил разделить между членами вашей компании, – объявила Дин.
– Какие деньги? – в один голос.
– Сумму я оговорю позже, когда мы встретимся все вместе… Я принесу кофе. – Голос Дин.
– Похожа, страшно похожа. Какие деньги? Ничего не понимаю. – Голос Пупсика.
– Полагаю, американские. – Вялый Тихоня.
– Не писал никому, теперь вдруг деньги, и надо встречаться с ними… Ужасно неприятно. – Пупсик.
– Ты же сама хотела. – Тихоня.
