мама, как изобретательно она положила рукопись в кастрюлю для плова, как аккуратно сожгла и как долго рассказывала о несчастных диссидентских судьбах.
Димка сидел у меня с ушибленным выражением лица.
– Понимаешь, что это такое? – говорил он. – Это правосознание домашнего скота. Ведь они выросли в Москве, учились в престижной школе, прочитали много книжек, претендуют на нравственную полноценность!
Кстати, Васька тусовался по комсомольской части. На какие-то съезды ездил, но с Солженицыным вел себя прилично. Все сделали вид, что забыли, но пауза читалась громче противоугонной сирены.
Пупсик (с вызовом): – Да, нам, гагарам, непонятно наслажденье вихрем бури… Что ж нас теперь – убивать за это?
Васька: – Убивать не надо. Но о своем месте помнить должны. Шестерка – она и в Африке шестерка.
Вошел Димка с роскошным Аськиным блюдом, набитым горячим. Мне даже захотелось есть от этого зрелища, я стянула со стола миску с салатом, поставила на колени и начала жевать.
Пупсик: – Я раньше думала, что меня нельзя любить. Что у меня не может быть своей жизни. Что я только все время должна кому-то, виновата перед кем-то… Я утром просыпалась и видела не солнышко в окне, а список не сделанных дел. А теперь мне сорок лет. И у меня не будет другой жизни. И я уже не научусь жить легко, весело, как другие…
Димка (раскладывая еду по тарелкам):
– Кто это тут у нас легко и весело?
– Это я, – захихикала я.
– Не хихикай так громко, салатом подавишься, – одернул Димка.
– Добренький, – заметила я.
– Не отвлекайся. – Вид у него был уж больно важный.
– Мы так внимательно только во время путча на экран смотрим, – съязвила я.
– Смотрели бы так внимательно друг на друга, у вас бы путчей не было! – вдруг гаркнул он.
– Многозначительный дурак! – завершила диалог я.
Пупсик: – Ну есть ведь какие-то другие. У которых все само собой. Я так никогда не смогу, но я хочу обустроиться, чтоб мне было хорошо и спокойно. Разве у меня нет на это права?
Ёка (жуя): – Право-то есть… С ума можно сойти, как свинина приготовлена!
Васька: – Это капуста, что ли, такая?
Ёка: – Спаржа, патриот!
Тихоня (наливает водки): – Давайте выпьем. За всех нас.
Пьют. Пауза.
Пупсик: – Ёка, ты меня прости, я много раз тебе делала больно.
Ёка: – Да ты ешь, ешь, а то остынет.
Пупсик: – Но я ничего не умела тогда. Я нечестно играла. Но это не из подлости было. Это из страха было.
Ёка: – Мне пафосу не надо. Я это не ношу. Ешь лучше.
Пупсик: – Мне самой казалось, что он любит тебя, а мной просто хочет с тобой рассчитаться. А когда я узнала, что ты таблетки приняла, я сама чуть не умерла (вытирает слезы).
Ёка (вздыхает): – Да ладно вам с этими таблетками. Сто раз уже сказано, я одну всего приняла, остальные в туалет спустила, а упаковку на стол специально бросила. И Тихоню я, конечно, с дерьмом мешала. Любила я его. Но не такой мне нужен был. И жизнь была нужна не такая.
Тихоня: – Надеюсь, теперь ты получила такую жизнь?
Ёка: – Да пожалуй, опять нет. Только тут уже никто не виноват…
Димка: – Опять «кто виноват?»
Ёка: – Сама и виновата. Денег много, а внутри вытоптано.
Пауза.
Васька (замявшись): – Ты, Тихоня, вот что… Если тебе интересно мое мнение… Если оно тебе, конечно, интересно…
Тихоня (напряженно): – Интересно. Конечно, интересно.
Васька: – У тебя ведь перо ловкое. У тебя ведь лучшие сочинения в классе были. Я твоими статьями зачитываюсь.
Тихоня (робко): – Спасибо.
Васька: —Ты вот только про говно не пиши. Нехорошо это. Это длинный разговор, Тихоня.
Тихоня: —Давай поговорим.
Васька: – Надо сесть, взять водочки и поговорить. Нельзя ведь так писать, люди ведь читают.
Пупсик: – Ты сам-то – антисемит. Молчал бы!
Пауза.
Тихоня: – Думаешь, так все просто. Газеты – это машины культуры, и управляют ими деньги. Газета, она сама все контролирует, хочет – понижает ценность каких-то вещей, хочет – повышает. И я в ней не главный редактор, я ничего не решаю. Я только решаю, хочу я держаться на плаву или нет.
Васька: – И на хрена тебе на такой плав жизнь гробить?
Тихоня: – А что ты мне предлагаешь? В инженеры возвращаться? Сам знаешь, какой я инженер!
Пауза.
Ёка: – Жаль, Димки нет. И Ирки.
Пауза.
Пупсик: – Вы меня извините, но нам пора. У меня голова очень сильно заболела. Вы меня извините (встает, идет к двери). – И у нас бензина очень мало…Прямо не знаю, как доедем. (Останавливается, Тихоне): – Ну идем же.
Тихоня (встает): – Извините. Странный вечер получился.
Пупсик: —Я вас всех очень люблю. Мне за все стыдно.
Ёка (Пупсику): – К мясу-то не притронулась! Тебя звать – только харчи портить! Ладно, пошли, налью я тебе, так и быть, бензина… (Встает.)
Тихоня (Димке): – Извините. Спасибо за все.
Димка растерянно кивает. Все, кроме Васьки и Димки, исчезают с экрана. Стук хлопнувшей двери.
Васька (просветленно): – Пошел я, я их догоню (выходит).
Димка подбегает к окну, наблюдает в окно, закуривает, садится, снимает очки, растерянно смотрит по сторонам, вспоминает про видео, показывает ему кукиш, подходит и выключает. Экран темнеет.
– Финита ля комедиа! – сказал Димка. – Странное ощущение. Как будто в Мертвом море искупался. Хочешь погрузиться, а тебя наверх выталкивает. Понимаешь?
– Понимаю.
– Тьфу, черт! Про мороженое забыли! – вдруг заорал он.
– И про деньги, – добавила я.
– Хочешь мороженого?
– Нет. И денег тоже не хочу. – Как-то слишком много информации было сразу, голова и душа хотели лопнуть.
– У меня есть любимый фильм – «Форрест Гамп», не видела?
– Нет.
– Я тебе куплю его. Ну короче, там все про меня. Главному герою мама говорила: «Жизнь, Форрест, как коробка шоколадных конфет, никогда не знаешь, с какой начинкой тебе достанется!» – сказал Димка.
– Да потому что только дурак начинает есть конфеты первым, я всегда жду, когда другие начнут, а потом спрашиваю, какие с шоколадной внутри. Если я не с шоколадной раскушу, у меня настроение на полдня портится! – напомнила я.
– Почему бы тебе с Пупсиком не помириться? – вдруг спросил Димка.
– Зачем? – удивилась я.
– Тебе ж все равно кого-то надо опекать, а в нее уже столько сил вложено.
– Уже не надо. Я уже от этого дела выздоровела. Понимаешь, у меня была такая патология общения:
