утонет, — рассмеялся Васька пренебрежительно, — куда поедешь на нём? Сколько железа даром пропадает! Лучше бы ножик делай, ружьё делай…
— Васька, — прервал разговорчивого эвенка гость, — ты же встречал табор Степана? У него дочь еще, Лушкой звать. А с ними русский кочует, Игнатий…
— Однахо, ярманка зимой видал. Не знаю, где тропу сейчас ведут. Однахо, где-то в тайге, где мох есть, зверь есть. Стёпка шибко хороший мужик.
— И русский с ними?
— Игнаска собсем эвенк, только борода шибко большой. Говорил, что пойдёт жить на прииск Незаметный. Любит землю копать. Там мыноко-мыноко люди ходи: лючи, якуты, китайцы, однахо, и эвенки есть. Вся тайга перекопал… Шибко много золота бери…
Егора окружили женщины и ребятишки, с интересом разглядывая огромного и большеносого лючи.
— А где же ваши мужики? — поинтересовался он.
— Поехали шаман зови. Жена моя помирай, родить не может. Собсем худо, — погрустнел Попов. Показал рукой на маленький шалашик из корья на закрайке поляны, — давай спирт мало-мало. Будем язык олений кушать, мясо мыноко кушай, цай пей, трубка кури табак, новости говори…
— Мало у меня с собой этого добра, но чуток выделю, — Егор вернулся к плоту, взял мешочек с бисером и стеклянными бусами. Вынул полбанчка спирта, много решил не давать, потому что лесные люди не знают меры в потреблении горькой воды и потом страшно мучаются с похмелья, это Егор помнил по Степану.
Вернулся к стойбищу. Собаки уже на него не лаяли, признали за своего и помахивали линялыми хвостами.
Разговор тянулся нескончаемой нитью. Егор вызнал, что по реке Алдан ходят маленькие пароходы с баржами. Попов рассказал о тропе, по ней можно будет выйти на прииск. Женщины хватили спиртику, закурили трубки, ровными кучками поделили меж собой драгоценный бисер для рукоделья.
Несмотря на тёплый вечер, все вырядились в расшитые кусочками цветного меха и бисером одежды, в лёгкие ровдужные унтайки. Встреча с человеком в тайге — большой праздник, роздых от обыденной колготы.
Васька рассказывал об охоте и хвастался без удержу. Женщины осуждающе мотали головами и смеялись над ним. Попов пригласил Егора спать в чум, но Быков отказался и улёгся на разостланных шкурах у костра.
Табор постепенно затихал. В свете огня мелькали летучие мыши. Бесшумно проплыла из леса лупоглазая сова и пропала за рекой во тьме. Тихо взвякивали колокольцы пасущихся на мари оленей. Егору не спалось. Он лежал под шкурой, смотрел на звезды до рези в глазах. Он любил небо. И боялся его…
Боялся звёзд, погружался в них и чувствовал их живыми, он испытывал смутный ужас от пространства до них, от их величественного бессмертия, он слышал их шепот, и вокруг него, на земле звучал таинственный разговор: воды, ветра, леса и скал.
Страх возникал от непостижимости всего этого таинства, первобытный страх маленького человека перед Природой. Но всё же, он любил небо…
Луна выползла, и вмиг замерцали скалы на другом берегу, вспыхнула река, легли от деревьев, длинные тени, изморозью засверкала роса.
Ночные птицы вдруг разом смолкли. Может быть, они слышали, как выползали из своих зловонных нор вурдалаки и кикиморы для исполнения чёрных дел и неистовствовали в подлунных плясках.
Над водой, свиваясь и распадаясь, проплывали старческие космы тумана. Сонно вскричал ребёнок в чуме, следом раздался убаюкивающий говор разбуженной матери, собаки встрепенулись и опять уронили головы на лапы.
Егор в дрёме видел плот, бившийся в зубьях порогов. Оставленный на косе медведь почему-то ревел голосом Игнатия Парфёнова, а что просил — не разобрать, кипели буруны, и в лёгком невесомом тумане над водой семенила стройная Марико.
Она, словно не заметила Егора, стоящего у реки, и унеслась беззвучно в промозглую темь, а следом, подпрыгивая, промчался старый японец с огромным блестящим мечом в руках. Быков вздрогнул и очнулся.
Костёр потухал. Он подложил дров, отхлебнул из котелка приторный тёплый чай. Успокоенный, поудобнее устроился на тёплой шкуре и затих…
28
Марико звала: «Игор, Игор, Игорко-о». Он рванулся к ней и, разлепив веки, дико уставился на склонившегося тунгуса.
— Игор! Мясо ходи кушай. Спишь, как амикан в берлоге. Улахан оюн едет к нам. Вставай, он камлать будет над моей бабой и принесёт сына! Эйнэ — шибко сильный шаман!
Егор услыхал людские голоса и увидел, как выбираются из леса несколько эвенков верхами на оленях. Впереди, на большом пестром учаге, восседал высокий и плотный старик с длинной седой косой.
На его одежде позвякивало множество колокольчиков. Загнанно хрипели олени разинутыми ртами.
Рассвет едва разгорался, но стойбище уже давно всполошилось. Бегали озабоченные женщины, испуганно жались к чумам ребятишки, только две ко всему безучастные старухи сидели у костра и покуривали трубки.
Эйнэ легко спрянул с оленя, тонкими голосами вскричали колокольцы. Егор поднялся и подошёл к приехавшим. Шаман, при виде русского, встрепенулся, пристально и недружелюбно оглядел незнакомца с ног до головы.
Тунгусы робко жались в кучку, шёпотом переговаривались с Васькой Поповым. Егор первым нарушил напряжённое молчание, поздоровался. Эвенки все благодушно ответили, закивали головами. А шаман неожиданно заговорил чистым и звонким голосом юноши:
— Куда тропу гонишь? Кто ты? От тебя исходит сила и мудрость много жившего человека… ты омрачён большим горем…
— Пробираюсь на прииск Незаметный, — ответил Егор и подивился, откуда шаман прознал про его тоску.
Эйнэ печально и гортанно вздохнул, скривился. Набил табаком трубку, присел рядом со старухами и уставился в огонь. Глаза его слезились, но шаман всё напряжённее смотрел на пламя.
Егор с любопытством разглядывал чудаковатого старца. Сколько ему лет — определить было трудно: на тёмном скуластом лице выпирал необычный для эвенков, хрящеватый, горбатый нос, глубокие морщины избороздили кожу.
Под одеждой угадывался мощный торс. Узловатые крепкие кисти с желваками мышц, оплетённые сухожильями и венами, покоились на коленях.
Поблёскивали, мерцали глаза, словно впитывая в себя огонь костра. Спереди, на меховом плаще, нашито семь пластинок в виде уток-гагар из голубоватого железа, не тронутого ржавчиной.
Низ плаща разрезан на тонкую бахрому, а сзади пришит роскошный конский хвост с вплетёнными кожаными ремешками. К нему прицеплено множество железных и медных побрякушек и большой тусклый колокольчик из бронзы.
Под рукой лежит бубен-тунгырь с колотушкой из берцовой кости медведя. Седую голову венчает богатая шапка-бергесе с коровьими рогами, сшитая из соболиных и росомашьих шкур.
Старик поднял отяжелевшие глаза от огня и медленно повернулся к Егору:
— Уходи, чужеземец! Тебе нельзя видеть камлания. Я буду говорить с духами. Ты мне мешаешь, уходи!
— Я хочу видеть, — Егор достал узелок с недавно добытым на старых местах золотом и небрежно
