Преимущество такой политики сугубо косметическое: пусть общественность думает, что пришла “новая метла, которая чисто метет”, а через несколько лет его также легко “выкинут пинком под зад” за некомпетентность. Этот способ никак не повышает эффективность работы разведывательной службы. Совсем наоборот, период после разоблачения и ареста агента – это как раз время, требующее стабильности высшего руководства и преемственности в работе. Я всегда считал, что массовые увольнения никогда не были адекватными мерами.
Когда исчез Вернер Штиллер, я рекомендовал заменить только его непосредственного руководителя. Ни на меня, ни на моих сотрудников не было оказано никакого давления, никто не требовал нашей отставки. И верно, целесообразнее было всем нам остаться на своих местах и сделать выводы, чтобы это не повторилось снова. Между прочим, у меня нет никакой уверенности в том, что ЦРУ когда-нибудь задумывалось над тем, почему случился провал и как сделать так, чтобы он не повторился. Некоторые отделы разведки, особенно советский отдел, как я вспоминаю, казалось, действовали наобум. Если бы они провели тщательное расследование причин провала после предательства Ховарда, они быстрее сумели бы разоблачить Эймса.
Разведывательная служба оказывает себе медвежью услугу, поддаваясь на некомпетентные призывы политиков снести головы виновным, как только сообщения о неудачах просачиваются в прессу и становятся достоянием общественности. Я всегда испытывал скрытую симпатию к Хериберту Хеленбройху, чья карьера главы иностранной разведки Западной Германии была сломлена предательством Тидге. Хеленбройх, который до этого возглавлял Ведомство по охране конституции, был новичком в разведке; у него были некоторые разногласия с новыми помощниками канцлера (особенно с Клаусом Кинкелем), и поэтому его сделали “козлом отпущения” за ошибки, которые допустили его предшественники, а также из-за отсутствия общего контроля, свойственного секретной службе.
Я не могу закончить эту главу, не упомянув одного человека, которым я всегда восхищался и которому, как Малеру и Кливию, многим обязан в моих знаниях о Соединенных Штатах. Речь идет о Клаусе Фуксе, знаменитом физике, о котором часто говорят как о крупнейшем атомном шпионе, участвовавшем в создании атомной бомбы в Лос-Аламосе и на всех его этапах информировавшем Советский Союз о принимаемых при этом решениях. Он был свидетелем гигантского взрыва 16 июля 1945 г., когда атомный гриб как знак грозящего уничтожения поднялся над пустыней Аризоны. О предстоящем взрыве бомбы Фукс так своевременно сигнализировал в Москву, что Сталин не выразил никакого удивления, когда президент Трумэн после получения телеграммы о “рождении бэби” сообщил об этом за столом переговоров держав-победительниц в Потсдаме.
Меня уже давно интересовало, почему Фукс, живший как признанный ученый и член ЦК СЕПГ в Дрездене с тех пор, как в 1959 году был выпущен из английской тюрьмы, всегда уклонялся от ответов на вопросы о своей разведывательной деятельности. Я никак не мог смириться с мыслью, что человек такого необычного жизненного пути унесет с собой свой опыт. За несколько лет до его смерти я смог наконец побудить его нарушить молчание, и тоже только после того, как Эрих Хонеккер лично обратился к нему и попросил его побеседовать со мной.
Своей манерой говорить, всем своим поведением Клаус Фукс никак не соответствовал расхожим представлениям о преуспевшем шпионе. Высокий лоб, внимательные глаза в очках без оправы смотрят вдумчиво после каждого вопроса, усиливая впечатление, что перед вами типичный ученый. А такое впечатление он производит с первого взгляда. Его глаза начинают блестеть, когда Фукс говорит об основах теоретической физики, о квантовой теории или о математических расчетах колебаний при взрыве плутониевой бомбы. Он был исследователем до мозга костей.
Фукс был из того же материала, что и Рихард Зорге, Харро Шульце-Бойзен, Ким Филби и многие другие, которые свои знания и способности поставили на службу Советскому Союзу, так как в этом они видели возможность победить “третий рейх” и оказать решающую помощь СССР и его союзникам во второй мировой войне. На нашем профессиональном языке люди, которые работали на службу разведки из идеализма и глубоких политических убеждений, именовались не шпионами, а разведчиками. Фукс был для меня разведчиком, хотя он и не имел никакой специальной подготовки, почти никакого опыта и, конечно, необходимой закалки для этой трудной работы.
Будучи студентом, Фукс примкнул к коммунистическому движению и по решению партии после 1933 года выехал за границу. В Эдинбурге под руководством знаменитого Макса Борна он получил ученую степень, однако после начала войны их пути разошлись. Борн как убежденный пацифист решительно отказался от сотрудничества в важном в военном отношении секретном проекте создания атомной бомбы, которую он пророчески считал “дьявольским изобретением”.
В Бирмингеме Фукс продемонстрировал свою одаренность при расчете энергетического потенциала бомбы и решении проблемы разделения изотопов для получения чистого урана-235. В 1941 году через своего друга, ученого-экономиста Юргена Кучинского, он нашел связь с советской военной разведкой – ГРУ. Как британский гражданин он был включен в делегацию, с 1943 по 1946 год принимавшую участие в разработке проекта “Манхэттен” в США под руководством Роберта Оппенгеймера. Уже тогда в стране стали раздаваться голоса о коллективной потери совести. В то время, когда отцов атомной бомбы превозносили как героев, Фукс понял, что это оружие еще до того, как оно было сброшено на Японию, стало средством шантажа в руках воинствующих антикоммунистов, которые видели в Советском Союзе теперь не столько союзника, сколько потенциального противника. Тем самым информация ученого стала еще весомее, поскольку теперь атомное равновесие было единственным, что могло защитить земной шар от легкомыслия азартных игроков.
“Я никогда не рассматривал себя как шпиона, – сказал мне Фукс, – я только не мог понять, почему Запад не может поделиться атомной бомбой с Москвой. Я считал, что что-то от такого ужасного потенциала уничтожения должно быть в равной мере доступно великим державам. То, что одна сторона станет угрожать этим оружием другой, казалось мне просто ужасным. Это походило бы на то, как если бы великан стал топтать лилипутов. Я никогда не считал себя виноватым, предоставляя Москве секретные сведения. Если бы я этого не сделал, это было бы непростительной ошибкой”.
О своем личном участии в подготовке русской атомной бомбы он говорил очень сдержанно. Москва никогда не подтверждала ценность его информации, а десятилетиями делала вид, что советская разведка якобы имела наряду с Фуксом и других атомных шпионов. И только после смерти Фукса в Советском Союзе стало известно, что Игорь Курчатов, отец советской бомбы, благодаря Фуксу смог отказаться от длительных поисков и сконцентрироваться на том, что было успешно апробировано в Лос-Аламосе. Сорок лет спустя после взрыва первой советской атомной бомбы в казахстанской степи 29 августа 1949 г. советские ученые признали, что без информации Клауса Фукса монополия США на атомное оружие не могла бы быть разрушена так быстро.
Почти невероятным был тот простой способ, которым пользовался Фукс для передачи своей информации. По договоренности он встречался с советскими партнерами так же, как делал это, будучи студентом и ведя нелегальную работу в Германии. Большинство его связников лично не были с ним знакомы. Он вспоминал, что русские профессионалы вели себя совершенно необычным образом: один из них постоянно оглядывался, нет ли за ним хвоста. Пока он работал в Англии, самой симпатичной из всех его связников была Рут Вернер, сестра Юргена Кучинского. Как правило, Фукс и Рут ехали на велосипедах в лес, и там физик передавал ей из рук в руки письменную информацию. Это были или копии его собственных работ, или запечатленные его фотографической памятью сведения об общем проекте. Рут Вернер мне потом рассказывала, что она из любопытства однажды взглянула на формулы, но, будучи профаном, ничего не поняла в иероглифах Фукса, написанных чрезвычайно мелким почерком.
После возвращения из США Фукс работал в британском исследовательском институте по атомной физике в Харуэлле в качестве руководителя отдела теоретической физики, пока не был арестован в 1950 году. Фатальная цепь арестов, над которыми висело клеймо предательства, тянулась от перебежчика- шифровальщика в канадской резидентуре ГРУ осенью 1945 года, через арест британского физика-атомщика Алана Нан Мея, последовавшего годом позже, до ареста Этель и Джулиуса Розенберг летом 1949 года и их казни в июле 1953 года на электрическом стуле, после того как президент Эйзенхауэр дважды отказал супругам в помиловании. На промежуток между этими датами приходился и арест Клауса Фукса в начале 1950 года, и весной 1950 года – Гарри Голда, который находился в конспиративной связи с Фуксом и с братом Этель Розенберг Дэвидом Гринглассом; Дэвид Грингласс работал в Лос-Аламосе.
