до конца дней своих только защищал Россию. Для того чтобы все это понять, нужно иметь русский ум и русскую душу. Но все это уже не про Систему.
В этом смысле характерно, что у Системы вообще нет врагов среди евреев и латышей, среди эстонцев и литовцев, даже редактировавший немецкую газету во времена Власова в Берлине бывший старший лейтенант Красной Армии татарин Муса Джалиль и тот нацгерой. Враги исключительно из русских, от генерала Корнилова до генерала Власова и где-то до генерала Жукова, а из современных – все враги: Варенников, Язов, Ачалов… Почему так? И еще, почему у Системы нет даже намека на символ врага среди рядовых, а только среди генералов? У гоев не должно быть своих пастырей. Действительно, до сих пор вызывает удивление, с какой быстротой, почти в ту же минуту, как оказался в плену, генерал Власов согласился работать на немцев. Система объявила, что генерал Власов – предатель Родины, хотя в войне участвовала не Родина, а Система. За что воевали? В книге Абрамовича, изданной в Израиле, так прямо и сказано: за спасение 500-тысячной еврейской диаспоры, которая проживала в 1941 году в СССР.
Но, даже через черный асфальт прорастает зеленая трава. Система – это асфальт, национализм – зеленая трава. Как говорится, трава отдельно, асфальт отдельно. Можно войну рассматривать с точки зрения двух Систем. Но можно теперь попытаться осмыслить ее и как борьбу фашистской Системы с русскими, германского нацизма с русским национализмом. Национализм, как известно, – это национальные чувства плюс патриотизм. В 1937 году вдруг обнаружилось, что Система начала прорастать Русью. Уничтожался чертополох Ягод-Иегуд. Система выплывала на русские просторы. Система всегда против нации, однако 22 июня 1941 года интересы социалистической Системы и интересы русской нации оказались, что называется, в одной корзинке: под напором германского нацизма вместе с соцСистемой должна была исчезнуть и русская нация как таковая. После первого месяца войны это поняли все, хотя в тот момент между соцСистемой и русским национализмом был, что называется, некий люфт. В считанные дни первого периода войны этот люфт был почти ликвидирован. Вместо «товарищи», вместо «коммунисты и комсомольцы» Сталин сказал по-русски – «братья и сестры». Вместо Маркса и Энгельса на знаменах появились Дмитрий Донской и Александр Невский. Не было ни одной дивизии имени Маркса или Энгельса, но появились дивизии, награжденные орденами Александра Невского, Михаила Кутузова… В 1941 году уже в июле все знали: фашисты целят в большевиков-интернационалистов, а попадут в русских националистов. В 1985 году люди оказались слепы, они думали, что Запад целит в КПСС, в Советы, и он именно в них попадет, но Запад, как ив 1941 году, целил в КПСС, а попал в Россию, целил, как в 1941 году, в Советы, а попал в русские деревни и города. Началось уничтожение русских.
Через месяц после начала войны русский национализм стал главенствующей силой на всех фронтах и в тылу. Поселился он и в высоких кабинетах. Сын Сталина, Яков, в 1941 году попал в плен к немцам. Его там много допрашивали, беседовали с ним. Вот какое резюме сделали немцы из этих допросов и бесед с Яковом Сталиным:
«Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе» [1] . Этот вывод был «переслан в ставку фюрера» [2].
А когда национализм становится главенствующей силой в стране, то такие понятия, как «разгром», «оккупация», «окружение», «плен», «отсутствие винтовок», «нехватка боеприпасов», «утрата территорий» – все это теряет смысл катастрофы и поражения, приобретает второстепенное и побочное значение. Война начинает вестись совершенно по другим правилам и законам. К уму нации прибавляется еще и инстинкт нации, носителем какового является простой народ. Совершенно на бытовом уровне народ начинает воспринимать все эти: «плен», «утрата территории», «оккупация», – а на бытовом уровне, как известно, государственных и национальных катастроф не бывает. Систему можно разобрать до винтика и отправить в металлолом, нацию до винтика разобрать нельзя, она жива, пока жив хоть один русский. Система всегда находится в своем, более или менее доброжелательном окружении, нация почти всегда – во враждебном. Это ее естественная среда обитания, потому она не признает смертельными условия «окружения» и «оккупации». Есть только борьба, когда вокруг враг. Форму борьбы диктует расстояние – насколько близко враг.
На таком национальном фоне продуктивно ли попытаться рассмотреть судьбу того же, к примеру, генерала Власова? Начать, пожалуй, надо с 30 июля 1946 года, когда состоялось закрытое судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР. Председательствовали на нем – генерал-полковник юстиции Ульрих, Ф. Каравайков и полковник юстиции Г. Данилов; секретари: подполковник юстиции М. Почиталин и майор юстиции А. Мазур.
«В 12 часов 05 минут председательствующий открыл судебное заседание и объявил, что подлежит рассмотрению в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, дело по обвинению: Власова А.А., Малышкина В.Ф., Жиленкова Г.Н., Трухина Ф.И., Благовещенского И.А., Закутного Д.Е., Мальцева В.И., Буняченко С.К., Зверева Г.А., Меандрова М.А., Корбукова В.Д. и Шатова Н.С., „преданных суду военной коллегии Верховного суда СССР за совершение преступлений, предусмотренных статьей 1-й Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года и статьями 58 -16, 58-8, 58-9, 58-10 ч. II и 58-11 УК РСФСР“.
Одним словом, разговор Ульриха и Власова идет, можно сказать, с глазу на глаз. Секретарь, как и положено ему, докладывает о том, что все подсудимые, указанные в обвинительном заключении, доставлены в суд под конвоем и находятся в зале судебного заседания. Пунктуально соблюдая порядок, председательствующий удостоверяется в самоличности подсудимых. Ульрих каждому из них задает вопросы, касающиеся биографии подсудимых. В данном случае нас интересует подсудимый Благовещенский. На вопрос Ульриха он отвечает:
„Благовещенский Иван Алексеевич, 1893 г.р., уроженец г. Юрьевец Ивановской области, русский, бывший член ВКП(б) с 1921 года, имею образование общее – низшее, военное – высшее, в 1931 году закончил Академию имени Фрунзе и в 1937 году Академию Генерального штаба, в Красной Армии с 1918 года, последняя занимаемая мною должность в Красной Армии – начальник Военно-Морского училища ПВО в г. Либава и имел звание генерал-майор береговой службы“.
Удостоверившись в „самоличности“ всех подсудимых, Ульрих разъяснил подсудимым их права во время судебного следствия и спросил, имеют ли они какие-либо ходатайства и заявления до начала судебного следствия? И тут вдруг поднялся Благовещенский и сказал:
– Я прошу предоставить мне возможность написать письменное объяснение по делу, а в соответствии с этим возникает и вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей.
Ульрих побледнел, и его маленькие глазки за толстыми стеклами очков стали квадратиками. Он знал, ему на самом верху было сказано, что этот процесс только формальность, никакой „борьбы сторон“ на нем не будет, и вдруг этот Благовещенский с „возможностью написать“ что-то, но самое ужасное – „вопрос о вызове в суд по моему делу свидетелей“. Ульрих вперивал взгляд в бумаги перед собой, потом поднимал глаза на Благовещенского и рассматривал его, будто не узнавал. В глазах Ульриха можно было прочесть и непонимание, и страх, и ненависть. Нахохлившийся, он был похож на загнанного в угол зверька. Ульрих стал совещаться с членами военной коллегии, что сидели от него справа и слева. Ни Каравайков, ни Данилов никакого злого умысла в просьбе Благовещенского не увидели, и Ульрих принял решение: „Ходатайство подсудимого Благовещенского разрешить в процессе судебного следствия“. Он знал: когда Благовещенский вернется в камеру, с ним там разберутся насчет „свидетелей“.
„От других подсудимых ходатайств и заявлений до начала судебного следствия не поступало“, – фиксирует протокол.
