КЕЙТЕЛЬ. Итак, я сообщу рейхсминистру Розенбергу, что согласно нашему решению этот вопрос не стоит в порядке дня, что позади нашего фронта мы вообще не намерены добиваться какого-либо практического результата этими средствами, что пропаганду в отношении противника мы этими средствами будем продолжать, что в русском районе мы господину Власову больше не разрешим проявлять активность. Если ему угодно…
ФЮРЕР. Мы и никому другому также не разрешим. Мы ведь делаем это не для Коралловых островов, а позволяем вести пропаганду в отношении наших противников. Я убежден, что русские, со своей стороны, будут вести пропаганду против нас. Не следует допускать, чтобы у нас возникали ложные надежды.
КЕЙТЕЛЬ. Однако генералы, особенно Клюге, я это знаю от него лично, я с ним достаточно говорил по этому поводу, склонны видеть в этом некоторую разгрузку.
ЦЕЙТЛЕР. Как раз не хватает ясности сверху. Раз навсегда должна быть дана установка сверху прямо и без обиняков.
КЕЙТЕЛЬ. Теперь я позволю себе высказать еще одну просьбу по вопросу, который теперь обсуждается. После того, как для относительно добровольных помощников наметились твердые положения, возникает вопрос о выработке четких определений также и для туземных соединений в смысле их состава, подготовки и т.д. Было бы хорошо, если бы мы могли их предварительно получить и показать фюреру. В данное время они прорабатываются у вас в организационном отделе.
ФЮРЕР. Может быть, с помощью сегодняшней стенограммы, сегодня я излагал мои мысли письменно. Ламмерс еще раз просмотрит материал и на основе его составит проект решения.
Впрочем, вы могли бы еще кое-что сделать. Мы можем видеть, как развертывается история. При известных обстоятельствах было бы также возможно еще раз собрать часть наших высших командиров, чтобы я мог им сказать лично.
ШМУНДТ. Это было бы чудесно.
КЕЙТЕЛЬ. Это было бы очень хорошо. А получается маленький самообман. Люди надеются получить разгрузку [148], а не знают, какое беспокойство они сами себе создают, какую вонь они заводят у себя в тулупе'. [149]
О чем, собственно, это многочасовое специальное толковище в узком – уже некуда – кругу, в горах Зальцбурга, на котором незримо присутствовал и Андрей Власов? О том, как избавиться от Власова. О том, как хотя бы уберечься от Власова. О том, как хотя бы нейтрализовать Власова. Однако никто из совещавшихся не знает толком, как это сделать. Хорош предатель Власов! Хорош пособник фашистов и Гитлера генерал Власов! Вчитайтесь еще раз в то, что и как говорит Гитлер, косвенно или впрямую, о Власове. Гитлер просто в страхе от этого 'фашистского пособника'! Гитлер не знает, как от него избавиться или хотя бы приглушить, уменьшить его растущее влияние, и Гитлер это чувствует своим звериным чутьем, какую-то большую опасность со стороны 'русского генерала' для него лично, для фронта и Германии в целом. Здесь надо отдать должное чутью и проницательности Гитлера – но не более того.
Власов своим пребыванием в Берлине припер Гитлера к какой-то невидимой стенке. Гитлер понимает, что генерал Власов – это ловушка. Что рано или поздно, но она обязательно захлопнется. Но понимает Гитлер и другое – не может он, не в его это силах 'остановить Власова' как русскую силу, как русский рок, как русский ум и свою судьбу. И Гитлер ничего более умного не может придумать, как приказать 'тащить и не пущать' – запрещает пускать Власова в тыловые районы, на оккупированные территории. Поите, кормите русского генерала за счет вермахта и СС, но только на пушечный выстрел не подпускайте его к русским. Никаких войск ему не давать, формирований самостоятельных русских не создавать, вообще всех русских бы – 'к комиссару по углю', всех туда, поглубже в шахту.
Стенограмма совещания, на котором Гитлер перед Власовым показал свою полную беспомощность, была зачем-то разослана всем командующим группами армий и соединений. Надо полагать, что этой стенограммой Гитлер успокоил себя и других, что он, мол, окончательно определил судьбу Власова, власовцев и всей РОА, навсегда закрыл эту проблему.
Штрикфельдт приводит слова, которые сказал Власов, когда узнал о решении Гитлера на том совещании:
'Я всегда уважал германского офицера, насколько я его знал, – за его рыцарство и товарищество, за его знание дела и за его мужество. Но эти люди отступили перед лицом грубой силы; они пошли на моральное поражение, чтобы избежать физического уничтожения. Я тоже так делал! Здесь то же, что и в нашей стране, – моральные ценности попираются силой. Я вижу, как подходит час разгрома Германии. Тогда поднимутся 'унтерменши' и будут мстить. От этого я хотел вас предохранить… Я знаю, что будут разные оценки нашей борьбы. Мы решились на большую игру. Кто однажды уловил зов свободы, никогда уже не сможет забыть его и должен ему следовать, что бы ни ожидало его. Но если ваш 'фюрер' думает, что я соглашусь быть игрушкой в его захватнических планах, то он ошибается. Я пойду в лагерь военнопленных, в их нужду, к своим людям, которым я так и не смог помочь'.
Нет слов, умилительно слышать, как Андрей Власов рассыпается в комплиментах по адресу 'германского офицера', помня и зная его еще со времен боев под Львовом и Киевом, в Подмосковье и на Волховском фронте. Но есть в его словах и нечто: '…эти люди отступили перед лицом грубой силы'. Кого имеет в виду Власов? Людей вермахта. На том совещании были только они. И Власов сделал вывод: на людей вермахта больше нельзя делать ставку и тратить на них время – у них, 'перед лицом грубой силы' Гитлера, кишка тонка.
Все знающий Штрикфельдт 'подслушал' и разговор Власова с Трухиным и Зыковым, якобы Власов сообщил им о своем решении вернуться в лагерь военнопленных. 'Оба, в особенности Зыков, пытались уговорить его отложить свое решение. Зыков сказал:
'Ведь мы русские [150]…'
Итак:
'Ведь мы русские заговорщики, а не немцы. Нам должно быть безразлично, что о нас думают немцы. Мы верим, что служим народу с чистым сердцем и чистыми руками. Вопреки Сталину и вопреки Гитлеру! Наша вина, как сказал генерал Малышкин, заключается в нашем стремлении к свободе. Если вы теперь выпустите из рук поводья, на наше место придут соглашатели. Это было бы концом борьбы за свободу русского народа. Оставьте иллюзии, Андрей Андреевич! Есть и среди русских нацисты еще большие, чем немецкие национал-социалисты. Они только и ждут нашего ухода, чтоб сесть на ваше место. Они соревнуются между собой в поддакивании немцам. Уже можно слышать, как они сходятся на погромном кличе черносотенцев: 'Бей жидов – спасай Россию!' Если эти черносотенцы придут к власти – горе русскому народу! Есть и такие, кто преследует собственные, сомнительные цели. Они не верят в свободу для России, и они продаются немцам. Ни вы, Андрей Андреевич, и никто другой в нашем небольшом кругу заговорщиков этого никогда не сделает!'
Такую вот речь толкнул Зыков перед Власовым 'в нашем небольшом кругу заговорщиков'. Может быть. Очень даже может быть, что Андрей Власов в момент, когда узнал 'приговор' Гитлера, он, что называется, дал слабину – срывался замысел заброски Власова сюда, в Берлин, было отчего 'распустить вожжи', 'выпустить из рук поводья'. И Зыков делает Власову за это выволочку, возможно, на правах комиссара в 'небольшом кругу заговорщиков'.
Позже Кейтель на допросе по делу А. Власова скажет:
'Первоначально серьезное внимание Власову уделил весной 1943 года главный штаб сухопутных войск, который предложил сформировать и вооружить русские части под командованием Власова. Секретарь имперской канцелярии Ламмерс специальным письмом обратил внимание фюрера на эту попытку: тот решительным образом запретил все мероприятия по формированию вооруженных частей и отдал мне приказание проследить за выполнением его директивы. После этого Власов мной был взят на некоторое
