Сила бессильных

Я говорю «часто» для того, чтобы подчеркнуть, что так было далеко не «всегда»: я далек от мысли, что единственными честными и ответственными людьми являются те, кто очутился вне существующих структур и в конфронтации с ними. Ведь и пивовар Ш. мог выиграть схватку. Осуждать других, кто удержался на своем месте, только за то, что они удержались и что, следовательно, не являются «диссидентами», было бы столь же бессмысленно, как и ставить их в пример «диссидентам» только за это. В конце концов, всей «диссидентской» позиции, как попытке «жить в правде», свойственно стремление оценивать человеческое поведение по тому, каково оно само по себе и в какой степени является или не является как таковое хорошим, а не по тому, в чей лагерь привело оно человека.

15.

Попытка нашего зеленщика «жить в правде» могла бы ограничиться тем, что зеленщик просто отказался бы от ряда поступков: не стал бы вывешивать за окна флаги из боязни, что на него донесет дворник, не пошел бы на выборы, которые не считает выборами, не скрывал бы перед начальством свои взгляды. Его попытка, следовательно, может состоять лишь в «чистом» отказе исполнять некоторые требования системы (что, в общем, тоже немало!). Она может между тем перерасти во что-то большее: зеленщик может начать делать что-то конкретное, что перейдет границы непосредственно личного протеста против манипулирования и в чем практически осуществится его вновь обретенная «высшая ответственность»: он может, например, организовать своих сотрудников для совместных выступлений в защиту их общих интересов; писать в различные инстанции, чтобы обратить внимание на бесправие и непорядки вокруг, доставать запрещенную литературу, переписывать ее и передавать другим.

Хотя то, что я назвал «жизнью в правде», является основополагающим экзистенциальным (и, конечно, потенциально политическим) выходом для всех «независимых гражданских инициатив» и «диссидентских» или «оппозиционных» движений, о которых в этих рассуждениях идет речь, это, разумеется, не означает, что каждая попытка «жизни в правде» уже автоматически является чем-то таковым. Наоборот, «жизнь в правде» в первоначальном и самом широком смысле слова представляет весьма обширную, нечетко очерченную, с трудом поддающуюся описанию область отдельных человеческих проявлений, которые навсегда в большинстве своем могут остаться безвестными и чья политическая значимость вряд ли когда-нибудь будет подробно осмыслена и описана, разве что в контексте какого-то «глобального» очерка) общественного климата или настроений. Большинство этих попыток так и остается на стадии элементарного бунта против манипулирования, когда человек просто позволит себе распрямиться и жить достойнее, как и полагается человеку.

Только кое-где благодаря характеру, способностям и профессии отдельных людей, а также ряду абсолютно случайных обстоятельств (какими, например, являются региональные особенности, дружеские контакты и т. д.) вырастет из этого обширного и анонимного тыла какая-то более осмысленная и ощутимая инициатива, которая выйдет за рамки «чисто» индивидуального бунта и превратится в конкретную осмысленную, более организованную и целенаправленную работу. Граница, где «жизнь в правде» перестает быть «только» отрицанием «жизни во лжи» и начинает определенным способом сама себя творчески выделять, и есть начало возникновения того, что можно было бы назвать «независимой духовной, социальной и политической жизнью общества». Эта «независимая» жизнь, разумеется, не отделена от остальной («зависимой») жизни какой-то четкой границей; часто она даже сосуществует с ней; при этом ее самые крупные очаги отличаются достаточно высокой степенью внутренней свободы: их можно уподобить суденышкам, плывущим по океану манипулируемой жизни среди огромных волн. Всегда, однако, они выныривают из волн как зримые посланники «жизни в правде», «убедительно» свидетельствующие о подавленных интенциях жизни.

Из чего слагается эта «независимая жизнь общества»?

Спектр ее выражения, разумеется, широк: от самообразования и независимого постижения мира, через свободные культуру и творчество во всех их проявлениях до самых разнообразных гражданских поступков, в том числе создания общественных организаций. Так выглядит в общих чертах та сфера, в которой «жизнь в правде» начинает сама о себе заявлять и по-настоящему ощутимо реализовываться.

Из глубин этой «независимой жизни общества» появляется — как та пресловутая одна десятая айсберга, которая находится над водой, — и то, что названо «гражданской инициативой», «диссидентским движением» или, в конце концов, «оппозицией».

Другими словами, подобно тому, как «независимая жизнь общества» вырастает из нечетко очерченной «жизни в правде» в самом широком смысле слова как ее четкое — «явное» — проявление, из той же «независимой жизни» впоследствии вырастает и это пресловутое «диссидентство». Есть тут, конечно, и существенная разница: если «независимую жизнь общества» возможно лишь на первый взгляд принять как «высшую форму» «жизни в правде», то нельзя однозначно утверждать обратное, что «диссидентское движение» обязательно есть «высшая форма» «независимой жизни общества». Оно просто одно из ее проявлений: возможно, самое очевидное из ее проявлений, на первый взгляд, и самое политическое, и в своей политичности наиболее отчетливо выраженное, но это вовсе еще не означает, что оно должно быть самым зрелым и самым важным из ее проявлений, и не только в общепринятом политическом значении. Таким образом, как мы видим, перед нами явление, искусственно изъятое из своей природной среды уже потому, что имеет специальное название. Между тем в действительности оно немыслимо без всего того, целого, из недр которого оно вырастает, составной частью которого является и из чего черпает свою жизненную силу. Все, что уже было сказано об особенностях посттоталитарной системы, подводит к выводу, что та сила, которая в определенный момент проявляется в ней как сугубо политическая и на это претендующая, не обязательно должна в условиях, где каждая независимая политическая сила является прежде всего силой потенциальной, действительно таковой быть. А если ей это на самом деле удается, то исключительно благодаря своему «до-политическому» контексту.

Что из всех этих наблюдений следует?

Не что иное, как понимание того, что всяким дебатам о том, чем непосредственно «диссиденты» занимаются и каковы результаты их деятельности, должен предшествовать разговор о работе всех, кто так или иначе участвует в «независимой жизни общества» и кого вообще не следует считать «диссидентами»: о писателях, которые пишут так, как хотят, без оглядки на цензуру и официальные точки зрения, распространяя свои произведения — пока их не берут официальные издательства — в «самиздате»; о философах, историках, социологах и всех других ученых, которые идут путем независимых научных исследований, а поскольку это невозможно в рамках официальных структур или вне их, распространяют свои труды тоже в «самиздате» или организуют частные дискуссии, лекции и семинары; об учителях, которые в частном порядке обучают молодых людей всему тому, что обычная школа от них утаивает; о священниках, которые пытаются в своих приходах, а не имея их — в других местах, осуществлять религиозное проповедничество; о художниках, музыкантах и певцах, которые творят независимо от того, что о них думают в официальных инстанциях; о всех людях, которые эту независимую культуру поддерживают и пропагандируют; о людях, которые разными доступными способами пытаются выражать и отстаивать подлинные социальные интересы трудящихся, возвращать профсоюзам их действительное назначение или основывать независимые профсоюзы; о людях, которые не боятся настойчиво обращать внимание органов управления на бесправие и борются за соблюдение законов; о различных объединениях молодежи, пытающейся освободиться от манипулирования и жить по-своему, по шкале собственных жизненных ценностей, и т. д. и т. п.

Наверняка немногим пришло бы в голову назвать всех этих людей «диссидентами». И всё-таки те, «известные диссиденты», разве не из их числа? И разве все то, о чем шел разговор выше, собственно, не есть то главное, что делают и «диссиденты»? Может быть, «диссиденты» не пишут научных работ и не издают их в «самиздате»? Не пишут беллетристику? Не читают лекции студентам в частных университетах? Не выступают против всех форм бесправия и не пытаются изучать и выражать подлинные социальные интересы различных групп населения?