обычной классификации, к сожалению, исчезает огромный пласт литературы — о контрразведчиках. Да, нельзя в строгом смысле слова называть
А. Г.: — Обычно, это называют
С. Г.: — Верно. Однако, само слово «шпион» имеет в нашем языке опять-таки морально-оценочный оттенок некоего осуждения этой деятельности. И когда я даю заголовок «Быть шпионом — хорошо или плохо?», это как раз и обнажает проблему… Само слово
А. Г.: — В слове
С. Г.: — Более того, повелось так, что если мы называем разведчика словом
Возвращаясь к теме разговора, скажу, что я перечитал огромное количество западных детективов, благо, что их сейчас множество — Чейза, Макдональда, точнее всех трех Макдональдов, и прочих авторов. И хочу сказать, что есть очень добротные романы у того же Чейза, который хорошо
Как-то я беседовал с одним польским издателем, и он упрекнул наш детектив в том, что он — бескровный и бесплотный, в нем мало убийств и мало секса. Отчасти это мнение имеет основание. Дело в том, что у нас существовал негласный закон для редактора и, естественно, писателя: максимум одно убийство, второе — уже перебор. Вспоминаю, когда я писал сценарий фильма «Без срока давности», меня на «Мосфильме» сразу предупредили: одно убийство и не больше. Я сделал два, но второе было самоубийство… Но море крови хорошо, пожалуй, для боевика, а в детективе я ценю мастерство интриги, загадочность и неожиданность развязки…
А. Г.: — А саспенс, особое напряжение, которое есть в лучших западных детективах?
С. Г.: — Оно должно сохраняться постоянно. Само существование загадки создает напряжение!
А. Г.: — Не мешает ли целомудренность нашего детектива, во многом вынужденная, вызванная идеологической цензурой, при сравнении с западным? Да, наша реальность, где маньяк совершает свыше пятидесяти убийств, и его не могут поймать в силу несовершенства нашей розыскной системы, никак не соотносится с прежним целомудренным детективом с одним разрешенным убийством… И человек, естественно, предпочитает детектив, где эта реальность предстает в «натуральном» виде.
С. Г.: — Я должен высказаться в данном случае в защиту западного мира, что я делаю довольно редко. На Западе вовсе не льются моря крови, как мы читаем в крутых детективах, как, впрочем и пока еще у нас… Конечно, цензура сильно повлияла на облик советского детектива, сдерживая и развитие фантазии, и отражение реальных событий, ставших основой для многих детективов. Страшным оказалось другое. Как только сняли цензурные рогатки, такое вылилось на страницы современных детективов…
Приведу характерные примеры из творчества моих коллег-детективщиков, которых знаю лично. Вот роман Леонида Словина, писателя, который в прошлом работал начальником отдела транспортной милиции, под названием «Бронежилет». Хороший роман, но там есть такой эпизод. Начальник уголовного розыска приглашает на свидание свою помощницу, выводит ее в скверик, и простите, трахает ее у дерева, рядом с музеем В. И. Ленина, что подчеркивается в тексте. Я спрашиваю Леонида: «Зачем ты это сделал?» «А вот раньше бы цензура не пропустила, так сейчас я как бы свожу счеты…» Я считаю, что на сюжет это никак не работает, и вообще как-то не серьезно, своего рода мальчишество.
Другой пример. Анатолий Безуглов опубликовал недавно роман «Храм сатаны» с подзаголовком
Еще одно произведение — Льва Костюкова «Двойник, или одиночество в смутное время» о мафиози, желающем скрыться за кордоном, который подбирает похожего на себя научного сотрудника, выдает его за себя, чтобы в случае устранения остаться живым и за границей. Но мне, как издателю, пришлось
Нашему читателю русский детектив ближе, поскольку он описывает не какие-то полумифические трущобы Вашингтона, пляжи Майами, а нашу реальность. Вот в романе Веденеева «Рэкет по-московски» читатель встречает такие детали, с которыми он имеет дело каждый день… Кстати, чтобы постоянно читать
А. Г.: — И все-таки как велика в русском детективе доля
С. Г.: — Ни в коем случае! Дело в том, что в нашей литературе всегда было туго с положительным героем, и этот порок идет еще с XIX века. Классическая русская литература, которую Томас Манн называл
А. Г.: — В лучшем случае, Свидригайлова…
С. Г.: — Если и появляется герой, то это только Платон Каратаев, или отчасти Пьер Безухов.
