Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

Он слегка пожал плечами.

— Где вы раздобыли эту голову? — поинтересовался он.

— Раздобыла? Раздобыла? Могу вас заверить, что…

— Я хочу сказать, как она к вам попала?

Он рассеянно слушал ее рассказ, и вид у него был напряженный и озабоченный. Ей никогда не забыть этой грациозной фигуры в одеяниях из восточной феерии, — уперев руку в бок, он стоял в высокомерной и повелительной позе перед головой, что с задумчивым видом лежала у его ног, на красно- черном ковре…

Это было похоже на иллюстрацию к какой-нибудь волшебной сказке… Нет, конечно же, нет, состояние мое было далеким от нормы, близким к безумию, но я об этом не подозревала, и нужно честно признаться, что этот кошмар представал в самых что ни на есть живописных красках… В общем, чистое волшебство, — иронично заметил какой-то журналист, но от воспоминаний лицо Стефани, видимо, приняло такой потерянный вид, что никто не рассмеялся. Она порой испытывала сожаление, да, сожаление, что с ней не было Бобо с его фотоаппаратом, и еще у нее время от времени вырывался странный смешок, с которым ей не удавалось совладать… Но нельзя обвинять ее в бессердечии, это было нервное, она находилась на грани истерики, и признайтесь, господа, стоять там в платье от Нины Риччи… Она неудержимо расхохоталась, затем расплакалась, и вспышки вокруг нее засверкали с удвоенной частотой, а журналисты почтительно молчали, чтобы не спугнуть этот живой момент истины, которым жадно насыщались одноглазые камеры…

Али сделал знак, и из благоухающих зарослей, в которых не унимались горлицы, возник слуга со свежими холодными напитками. Свежевыжатый гранатовый сок был отменного вкуса, а фиги были поданы на измельченном льду, раскрытыми, обнажившими свою красную мякоть… Она никогда не ела ничего лучше… Могу вас заверить, господа, что принц не делал никаких намеков на свои «политические предпочтения», да, впрочем, мысль, что этот ребенок может возглавить вооруженное восстание, даже не мелькнула у меня в голове… Но как можно спокойно пить гранатовый сок, когда у ваших ног… Она испепелила журналиста взглядом. Скажем так, господа, я начинала привыкать к этой стране. Вам знакомо привыкание? Наши нервы, к счастью, устроены так, что рано или поздно они как бы встают на нашу защиту, переставая реагировать… Да и потом, наступал вечер, вечер оазисов с его чудесной прохладой, которая нежно поглаживает вам лоб и виски, чтобы прогнать жар, и с ней приходит необыкновенное чувство облегчения и блаженства…

Али объявил ей, что он немедленно отправит послание министру внутренних дел сэру Давиду Мандахару, чтобы ввести его в курс дела… Он с самым серьезным видом заверил ее в своей готовности оказать ей помощь и предоставить защиту, как будто был повелителем этой страны, и, держа за руку, отвел ее в покои для гостей… Мисс Хедрикс, перебил ее трепещущий надеждой голос журналистки из «Моды и красоты», можно у вас спросить, не было ли между вами и юным принцем чего-то большего, нежели взаимная симпатия, и не было ли это влечением… романтического свойства? Стефани прикусила губу, чтобы остаться вежливой. Али был в моих глазах ребенком, сказала она. Конечно, пятнадцать лет — по Корану это возраст мужчины, но могу вас заверить, что я не советуюсь с Кораном, когда речь идет о моих собственных чувствах… Когда я говорю вам, что принц держал меня за руку, отводя меня в мои покои… там это обычный жест, на Ближнем Востоке даже мужчины часто прогуливаются, держась за руки.

А за спиной — это постоянное присутствие, лицо, которое время размыло настолько, что на нем стерлись все следы возраста…

Хлынул новый поток вопросов. Она подняла руку… Пожалуйста, пожалуйста… Я не Шахерезада, и я вымотана… Да, конечно, я это знала. Принц рассказал нам эту историю во время нашего первого визита. Он нам сказал, что этот старый урод когда-то дал обет срубить три головы одним ударом сабли… Сейчас это представляется важным, но уверяю вас, в тот момент я об этом не думала. У меня это полностью вылетело из головы.

Гостевые покои занимали целое крыло дворца: шесть огромных помещений. Там царили парча и бархат, шелк и позолота; на стенах — луки и стрелы, мечи, охотничьи трофеи… Ванная комната отличалась современной роскошью того дурного вкуса, который не останавливается перед кранами из золота. Она открыла окно, выходившее на темные сады, откуда медленно, как освободившиеся из земли цветы, поднимались месяц и звезды. Дул легкий ветерок, у которого было ровно столько сил, сколько нужно, чтобы собрать все ароматы оазиса — в первую очередь жасмина. Какое-то время она стояла у окна, и на чернильном фоне ночного неба медленно всплыло воспоминание о том, чье лицо, казалось, несло в себе всю жестокую красоту Хаддана. Запахи сада, сияние неба и далекое бормотание воды подернулись дымкой грусти. Стефани, девочка моя, ты слишком много грезила в кинотеатрах, радуйся, что ты еще жива… Она улыбнулась, нырнула в постель и погасила свет.

21

Был час ночи, когда вице-консул прибыл в резиденцию с последним «дыханием ночи» — так шифровальщики называли телеграммы, помеченные знаком «расшифровать немедленно», которые заставляли их до рассвета корпеть над кодовыми таблицами. Посол Соединенных Штатов в Джидде информировал своего коллегу в Тевзе о том, что Саудовская Аравия сосредотачивает войска на границе с Хадданом и привела свои военно-воздушные силы в состояние боевой готовности. Предыдущее «дыхание» поступило часом раньше из Ирана. Тегеран предупредил Вашингтон о том, что всякая «попытка агрессии» против Хаддана со стороны его соседей будет иметь «незамедлительные и серьезные» последствия.

Руссо в обществе Хендерсона сидел на террасе резиденции, которая доминировала над городом и садами Моссвата в восточной части столицы. Он наблюдал за хозяином дома с восхищением, которое росло от часа к часу: с тех пор, как на антенну посольства хлынули дождем — а вернее, посыпались градом — дурные вести, у преждевременно состарившегося студента Тедди Хендерсона, казалось, вновь возникло то лицо, которое он оставил в Гарвардском университете.

— Освежающий душ, — сказал он, любезно протягивая Руссо тонкий желтый лист.

Госдепартамент задавал своему представителю в Хаддане один вопрос. «Радио-Триполи» обвиняло посольство Соединенных Штатов в Тевзе в том, что оно незаконно укрывает на своей территорией одного из свидетелей в деле о самолете, чтобы не дать этому свидетелю заговорить. Вашингтон желал получить разъяснения по этому вопросу до того, как опубликует официальное опровержение.

— Я бы с удовольствием укрыл ее тут, — сказал Хендерсон с томной улыбкой. — Она обворожительна… Но только другая женщина из моего гарема, которая в данный момент находится в Сан-Франциско, стала бы протестовать…

— Почему вы с самого начала не рассказали ей все? — спросил Руссо. — Вы даже устроили так, чтобы не встречаться с ней… Доктор Салтер категоричен: у нее тяжелая нервная депрессия с манией преследования и всем, что к этому прилагается… Есть от чего. Ей кажется, что все вокруг в заговоре, — и она не заблуждается…

Хендерсон бессильно махнул рукой.

— Дорогой мой друг, я не мог просить молодую женщину, идеалистку и человека честного, помочь правительству Хаддану замять это дело… Да она бы выцарапала мне глаза. Я бы подтвердил ее худшие подозрения относительно американской политики… Вспомните: считается, что я ничего не знаю: именно поэтому вы и здесь… Власти надеялись найти настоящих виновников в течение сорока восьми часов, затем им понадобилось еще несколько дней, и… Я не мог сказать мисс Хедрикс правду, потому что правда держалась в тайне, и не забывайте, что речь идет о молодой женщине, твердо убежденной в том, что внешней политикой Соединенных Штатов управляет мафия, а Никсон ее крестный отец…

Посол прервал свою речь.

— Вы что-то сказали, дорогой друг? — спросил он Руссо.

— Ничего, — ответил Руссо, посмеиваясь.

— А мне показалось, что я слышу удивительно красноречивое отсутствие возмущенных протестов с