провокационные эксцессы, финский скульптор Альпо Сайло организовал на время концерта охрану театра.
Весь концерт, являясь яркой манифестацией, прошел под знаменем грядущей свободы. Люди верили, что она скоро наступит, и нас, приехавших из России, где велась напряженная революционная борьба, финны приветствовали, как победителей.
Особенное впечатление произвело выступление Марии Федоровны Андреевой.
Появление ее на эстраде вызвало бурю восторгов, и она долго не могла начать говорить. Публика встала со своих мест, кричала “эля-кен” (финское “ура”), перешедшее в общий гул тысячи голосов. Читала Андреева стихотворение Рукавишникова “Кто за нас, иди за нами”. Читала с таким подъемом, что даже не понимавшие русского языка финны говорили мне потом, что они следили за каждым словом, и эти слова как огонь жгли.
Мария Федоровна, сама воодушевленная настроением зала, точно выросла. Ее чарующий голос, обычно мягкий, стал металлическим, будил и звал людей к борьбе:
Кто за нас, иди за нами,
И сомкнутыми рядами
Мы пройдем над головами
Опрокинутых врагов.
Кто за нас, иди за нами,
Чтобы не было рабов!
Эти слова прозвучали революционным кличем.
До сих пор товарищи, бывшие на этом концерте, вспоминают выступление М. Ф. Андреевой, оставившее неизгладимое впечатление. Восторженную овациюпублика устроила А. М. Горькому, прочитавшему только что написанный им рассказ “Товарищ”. Напечатанный на трех языках - финском, шведском и русском, - в красивой красной обложке, он распространялся среди публики. Когда Горький вышел на сцену, в публике красными цветами вспыхнули эти книжечки, по ним следили за чтением. Потрясенный общим настроением, Алексей Максимович не сразу смог начать чтение. Наконец под дирижерской палочкой Каянуса мощно прозвучала “Марсельеза”.
После концерта состоялся банкет в большом зале Сосиетэтсхусет, на котором присутствовали лучшие представители искусства, науки, литературы Финляндии. Приветствиям и тостам не было конца. Во время ужина была устроена художественная лотерея в пользу русских революционеров. Наиболее выдающиеся художники Финляндии жертвовали свои картины, этюды, эскизы.
Я сидел с группой гельсингфорсских гимназистов. Они знали, что я связан с партией и в сущности являюсь главным организатором концерта, хотя официально им значился финский художник Аксель Галлен. Гимназисты старались всеми силами нам помочь. Мало того, что во время концерта они состояли в охране Горького, они сагитировали своих товарищей поднести ему огромный венок с красными лентами от имени своей гимназии, следили за ходом концерта. Их бурные аплодисменты поднимали настроение публики. Вечер, помимо большой материальной выгоды, укрепил наши старые связи и дал нам новые, пользуясь которыми мы могли в дальнейшем строить свою работу.
Из гимназистов выделялись трое: Леонид Воробьев, Григорий Александров и Александр Плавский, которые в дальнейшем проявили себя активными членами Финляндской военной организации. Выданные провокатором, они были в 1907 году арестованы. А. В. Плавскому удалось скрыться, дело Г. Г. Александрова было перенесено в Финляндию, Л. П. Воробьев был военным судом приговорен к шести годам каторги.
Вскоре в Пожарном доме состоялся другой концерт, устроенный Финляндской красной гвардией во главе с капитаном И. И. Куком. Этот концерт сохранился в памяти, как взрыв революционного энтузиазма. У отеля “Кемп” ждала толпа народа, и, как только появились М. Горький и М. Ф. Андреева, их встретили восторженными криками, выпрягли лошадей и на себе повезли в Пожарный дом сквозь шпалеры ожидавшей публики, приветствовавшей их всю дорогу.
В одном из примыкавших к большому залу помещений во время концерта был устроен митинг: наши товарищи из Финляндской военной организации сумели использовать настроение присутствовавших солдат и матросов.
Впервые пришлось слышать пение “Интернационала” на шести языках: финском, шведском, русском, латышском, эстонском и еврейском. Впечатление было грандиозное.
В этом концерте М. Ф. Андреева декламировала не только по-русски, она выучила одно революционное стихотворение по-фински. Финны особенно горячо восприняли ее декламирование на своем родном языке. Кстати сказать, Мария Федоровна выучила стихотворение на одном из труднейших языков за несколько часов до концерта.
Вечер закончился в гостинице “Фенниа”. Что там творилось, трудно передать, так как все, кто только мог, проявляли свои таланты, и развеселившиеся люди не знали предела выражению бьющим через край чувствам. М. Горького и М. Ф. Андрееву, например, сажали на кресла, поднимали на вытянутых руках и с пением революционных песен под мой аккомпанемент носили вокруг зала. Кончился вечер общей пляской под песни всех присутствующих.
Только наступившее утро заставило публику разойтись.
Весть об этих концертах, как и следовало ожидать, дошла и до петербургской охранки. Много лет спустя, уже в годы Советской власти, я обнаружил в Центральном архиве в Москве записку следующего содержания:
“Андреева Мария Федоровна.
Привлечена в качестве обвиняемой к дознанию в порядке 1935 ст. уст. угол. суда-по делу социал- демократич. организации, находящемуся в Судебн. Палате.
Приостановлено 17 февраля 1907 года до явки или задержания.
Обвинялась:
1. В прочтении воззвания противоправительственного содержания на литературно-музыкальном вечере в Гельсингфорсе в пользу пострадавших во время беспорядков в России.
2. В 1906 году привлечена к дознанию о “Новой жизни”.
(По сведениям Охран, отдел, служиламестом явки активн. работников РСДРП),
Подлежит аресту”.
В то время мы, конечно, этого не знали, но для нас и так ясно было, что яркие выступления Горького и Марии Федоровны не могли пройти незамеченными.
Надо было их спрятать до отъезда за границу. Я обратился к известному финскому художнику Варену, который приютил А. М. Горького и М. Ф. Андрееву в своем имении под Выборгом.
Позже Мария Федоровна в одном из писем вспоминала:
“…Вы устроили нас в имение Варен, это Вы, конечно, хорошо помните; помните, может быть, как, едучи к ним, мы для заметания следов заезжали в сказочную усадьбу Сааринена и двух других молодых архитекторов, фамилии их сейчас не помню. Помните снежную дорогу, залитую лунным светом, грандиозные сосны в лесу, по которому мы ехали, сани с бубенцами, наш приезд, огромную комнату с бревенчатыми стенами, всю из каких-то углов, каминов, длинных, узких и высоких, широких окон? Лестницу наверх в жилые комнаты с нишами для спанья? Помните люстру из окрашенных в красную краску деревянных планочек, зеленеющие ветви берез в круглых хрустальных вазах?
Помните встречу Алексея Максимовича с поэтами и художниками Финляндии, приехавшими из Гельсингфорса провести вечер с Алексеем Максимовичем? Ведь это было как сказка!
А когда мы уже провели у Варенов несколько времени, кто-то, чуть ли не Прокопе, приехал из Гельсингфорса и передал от имени. тогдашнего губернатора, фамилия его начиналась на 3, самой фамилии я сейчас не помню, что он желал бы, чтобы Горький уехал из Финляндии, так как ему, губернатору, очень не хотелось бы быть вынужденным арестовать Горького, если ему это будет приказано, чего-де он очень опасается”.
От Варенов А. М. Горький и М. Ф. Андреева выехали в Або, где должны были сесть на пароход, шедший в Швецию. Мария Федоровна писала мне, вспоминая поездку в Або:
“…Это было изумительно! Чудесная, живописная дорога лесом, сани, запряженные чудесными лошадьми Варенов, ясный финский зимний день, и-через каждые 3-5 сажен из лесу на дорогу неслышно
