интерактивной — зрители выражали свое негодование, выкрикивая зачастую грубые замечания.
Но самой высокой похвалы картина удостоилась в Нью-Йорке от голубого сообщества, члены которого воспроизвели сюжет фильма, выступая со сцены под фонограмму проецируемого на огромный экран оригинального шедевра. Со времени «Дорогой мамочки» такого веселья не вызывала ни одна кинокартина.
Я попросил Джеси подсчитать, сколько раз Беркли в негодовании выбегает из комнаты, и обратил его внимание на ту сцену, где она вонзает лезвие выкидного ножа в водителя такси. Это, видимо, какая-то особая манера игры.
— Наглядная жуть, — констатировал Джеси. Его словарь явно улучшался.
— «Шоугёлз», — подвел я черту под обсуждением, — такой фильм, который всех нас превращает в проктологов. Некоторые настаивают на том, что худший из всех снятых фильмов — «План 9 из открытого космоса», но это традиционная точка зрения. Я считаю, что нет ничего хуже «Шоугёлз».
Когда шел эпизод в стрип-баре, где мисс Беркли вылизывала стальной шест, я вдруг подумал, что дольше рассказывал Джеси о «Шоугёлз», чем о «Четырехстах ударах» и обо всей французской «новой волне».
Мы уделили постыдным удовольствиям еще некоторое время, просмотрев «В осаде»[45], увлекательную ерунду с двумя потрясающими злодеями — Гэри Бьюзи и Томми Ли Джонсом. И тот, и другой замечательные актеры, которые просто «вгрызлись» в свои роли. В общем, два сапога пара. Невольно
Закругляясь с этой темой, мы взяли несколько первых серий телевизионного сериала «Уолтоны». Мне хотелось, чтобы Джеси послушал завершающие каждый фильм монологи, когда ведущий как мемуарист подытоживает показанное с точки зрения взрослого человека. Я спросил сына, почему они так действуют на зрителя.
— Что? — не понял он.
— Как им удается вызвать у тебя тоску по той жизни, которой ты никогда не жил?
— Пап, я не понимаю, о чем ты говоришь.
Мне было очень не по себе из-за того, что Джеси с тремя своими приятелями на машине уезжал в Монреаль на концерт рэпа. Я дал сыну сто долларов и сказал на прощание, что люблю его, прежде чем он выскочил в возбуждении из дому, хлопнув дверью. Я что-то крикнул ему вдогонку, когда он шел по дорожке к тротуару, и увидел еще троих ребят, с серьезным видом сидевших в машине отца одного из них.
Сейчас я уже не помню, что я тогда крикнул сыну, но он обернулся на морозном воздухе. Я хоть на пятнадцать — двадцать секунд хотел отсрочить его отъезд, как будто он ехал навстречу смерти, и мне надо было как-то изменить его путь хоть на секунды, хоть на метры, — чтобы за те доли момента он стал другим.
Домой Джеси вернулся поздно вечером в следующий понедельник. Выглядел мой сын просто жутко, у него даже сыпь выступила на коже.
— Один из парней, который с нами поехал, — сказал он, — друг Джека. Такой жирный черный малый. Раньше я с ним никогда не встречался. Я сидел там за ним в машине, и, когда мы уже отъехали от Торонто миль на сто, у него зазвонил сотовый. И знаешь, кто ему звонил? Ребекка. Ребекка Нг. Она теперь живет в Монреале, ходит там в университет.
— Господи!
— Тот черный парень стал с ней говорить, сидя прямо рядом со мной. Я пытался читать, в окно смотреть, просто не знал, куда себя девать. Ни на чем не мог сосредоточиться. Думал, сердце у меня лопнет или голова взорвется, как у парня в том фильме…
— …И тут он говорит по телефону: «Здесь рядом Джеси Гилмор. Хочешь с ним поговорить?» — и передает мне трубку. А на другом конце — она. Я ее год не видел, и вдруг — на тебе! — снова она тут как тут. Ребекка. Моя Ребекка.
— И что же она тебе сказала?
— Она, как обычно, шутила, заигрывала, в общем, какой Ребекка была, такой и осталась. Она мне говорит: «Это же надо, какой сюрприз! Кого-кого, но тебя я никак не ожидала услышать». Потом она спросила, где я собираюсь остановиться в Монреале. Я сказал, что в гостинице, а она тут же говорит: «А что ты сегодня вечером делать собираешься? Надеюсь, ты не намерен в своей гостинице сиднем сидеть?» А я ей говорю: «Еще не знаю. От ребят зависит». А она мне: «Я здесь в один клуб собираюсь. Если хочешь, можешь туда же подваливать». До Монреаля мы ехали часов шесть — семь. Может, дольше — снега много навалило. Как добрались, вселились в гостиницу. Она, конечно, второсортная, зато в самом центре, где живет большинство студентов.
— А потом вы вышли и купили целую тонну пива…
— Мы вышли, купили тонну пива и приволокли его в гостиницу. Собрались все в одной комнате, у того черного парня, который знает Ребекку. Часов в десять или одиннадцать…
— Когда вы уже изрядно накачались.
— …когда мы уже прилично поддали, все отправились в бар. В тот клуб, о котором говорила Ребекка. Где-то на улице Сен-Катрин[46]. Там было полно студентов. Мне бы надо было понять, что это значит, но до меня не дошло. Когда мы туда пришли, там на входе стоял здоровенный усатый бугай, который у всех проверял студенческие билеты. А у меня, конечно, его не было. У других ребят тоже. Но все они как-то прошмыгнули внутрь, а меня охранник не пропустил. Я даже сказал ему, что у меня там бывшая подружка тусуется, с которой я давно не виделся. Наплел ему с три короба, но этому козлу все было по барабану. Так я там и стоял на тротуаре, а все мои друзья были внутри, и Ребекка тоже, а мне казалось, что это самая жестокая шутка, которую со мной сыграла жизнь. Но потом вдруг к входу вышла Ребекка. Выглядела она просто отпадно — я ее такой раньше никогда не видел, просто закачаешься. Она сказала что-то громиле, сам знаешь, как у нее язык подвешен, подошла к охраннику близко-близко, стала глазки строить. И этот вышибала здоровый вдруг расплылся в улыбке, не глядя ни на нее, ни на меня, потом поднял шнур и дал мне пройти внутрь.
— Надо же! (Что еще я мог ему сказать?)
— Я уселся у бара на табурет, — продолжал рассказывать Джеси, — Ребекка сидела рядом, а я и глазом моргнуть не успел, как в дупель напился…
— А она много пила?
— Пила, но немного. Ей много не надо.
— И что дальше?
— А я как свинья нажрался. Самого от себя с души воротило. И мы с ней снова поссорились. Стали друг на друга кричать. Бармен на меня цыкнул, потом подошел вышибала и сказал, чтобы мы оба оттуда убирались. Мы оказались на тротуаре, снег идти перестал, но было холодно, знаешь, в Монреале, когда холодно, видно, как воздух на выдохе клубится белым паром, а мы там с ней все стояли и собачились. Я спросил ее, любит она меня или нет. А она сказала: «Я с тобой, Джеси, не могу говорить на эти темы. Просто не могу, потому что живу с другим человеком». Потом она поймала такси и села в машину.
— Ты еще ее видел?
— Там много чего еще произошло, ты не переживай…
Джеси смолк и устремил взор на улицу, словно что-то вспоминал, точно вдруг узнал кого-то, кто возник перед ним как из-под земли.
— Что произошло? — резко спросил я, потому что во мне что-то не по-хорошему напряглось.
— Ты что, думаешь, я как последняя тряпка спросил Ребекку об этом? О том, любит она меня еще или нет?
— Нет. Но знаешь… — я на секунду задумался о том, как лучше сформулировать то, что хотел сказать сыну.
— Знаю что? — быстро спросил он, как будто я нож держал за пазухой.
— …Это именно то, о чем я говорю тебе последний год или около того. Теперь ты видишь, что
