было не менее больно. Сердце Виктории разрывалось, и она не могла скрыть свою боль. Марии она объяснила, что плакала, поскольку увидела своего героя с женой. Мать же решила, что Виктория расстраивается из-за испорченного платья, и принялась ее утешать. Но Викторий были невыносимы любые слова, и она сбежала, чтобы отсидеться, спрятаться, свыкнуться со своей болью в темном уголке.
Вдруг в глубине конюшни кто-то шевельнулся,
Виктория подхватила вилы.
— Кто здесь? — грозно спросила она. — Разбойник, грабитель, выходи!
— Я и вправду грабитель, — отозвался мягкий и приятный мужской голос. — И могу поделиться с вами своей добычей.
Виктория онемела от неожиданности, но в круг света, который распространял вокруг себя фонарь, вышел молодой человек неброской, но приятной наружности.
— Меня зовут Адальберто, — представился он, — я — художник и больше всего на свете обожаю сладкие пирожки. Я украл их целую корзинку, чтобы спокойно полакомиться. Угощайтесь!
И Виктория с невольной улыбкой взяла пирожок.
С четверть часа они болтали, и, возможно, болтали бы и дальше, если бы не раздались истошные крики:
— Пожар! В больнице пожар!
Все гости Асунсьон кинулись к окнам. Доктор Падин, который тоже был среди гостей, заторопился к коляске.
— Я тоже еду! — воскликнула Мария.
Отец с матерью попытались ее удержать, но потом дали разрешение. Однако Гонсало не оказалось возле Марии. Не было рядом и Виктории. По улицам спешили люди, торопясь на пожар. Мария металась среди скачущих всадников, прося взять и ее. Вдруг сильные руки подхватили ее и посадили на лошадь.
— Держись! — сказал ей Энрике. — Мы быстро домчимся!
Так же быстро домчались к месту пожара и Адальберто с Викторией.
Многие годы спустя вспоминала эту ночь Мария. Тогда она была счастлива: женщины и старики по цепочке передавали ведра с водой, мужчины вытаскивали из-под рушащейся крыши больных и раненых. Все были в ссадинах, ушибах, кто-то терял сознание от дыма, но рассвет встретили все. Все были живы, все послужили великому делу жизни.
Гонсало сообразил, что и он не может остаться в стороне. И тоже прискакал на пожар, правда, поздновато. Зато предложил свободный барак для уцелевших больных, и доктор Падин принял его помощь с благодарностью, потому что дом Асунсьон, которая тут же распахнула для больных свои двери, был уже переполнен.
Прибежала на пожар и Маргарита. И видела, как самозабвенно трудилась Мария Оласабль.
— У невесты Гонсало есть не только красота, но и сердце, — сказала она себе, но это открытие не сделало ее счастливее.
Мария с Викторией вернулись домой только утром, в разорванных платьях, перепачканные сажей, но живые и невредимые. Мария была полна решимости немедленно поговорить с отцом и матерью. Она приготовилась бороться за свое счастье, почувствовав в себе могучую силу — еще бы! — они трудились все вместе, рядом с ней был Энрике, и все вместе они победили смерть!
Мать она нашла лежащей в кровати. По дороге домой Энкарнасьон стало так плохо, что пришлось немедленно вызвать доктора. Тот сказал, что у нее болезнь сердца, увы, неизлечимая, и Энкарнасьон поняла: дни ее сочтены.
С доктором она говорила наедине и попросила об одном — не сообщать диагноз ни мужу, ни дочерям.
— Иначе дом, о счастье которого я пекусь дни и ночи, превратится в склеп. Понимаете, доктор? Мои близкие будут горевать, ходить на цыпочках, хоронить меня раньше времени. Я готова принять свою судьбу, но среди веселья, среди улыбающихся лиц моих дочерей.
Теперь Энкарнасьон радовалась, глядя в счастливые глаза Марии, которая припала к ее постели и снизу вверх смотрела да мать.
— Тебе плохо, мамочка? — спрашивала она с беспокойством.
— Нет, доченька, я очень скоро поправлюсь, — отвечала с улыбкой Энкарнасьон. — Сердце уже не молодое, оно устает, но доктор сказал, что ничего страшного.
— А ты знаешь, мамочка, я полюбила, — вдруг выпалила Мария. Она была так счастлива, что не могла не сказать этого, признание так и рвалось с ее уст.
— Знаю, доченька, и счастлива не меньше тебя. Счастлива тем, что к тебе пришла любовь, что ты, наконец, полюбила Гонсало. Я теперь и поправлюсь гораздо быстрее, зная, что к моей Марии пришла любовь.
Энкарнасьон говорила, и глаза ее светились такой радостью, что решимость Марии растаяла, слова признания застыли на ее губах. В больнице она видела разных больных и знала, как опасны болезни сердца. В лице матери она впервые различила ту одутловатость, которая говорит о далеко зашедшей болезни. Мария знала, что волнения для людей с больным сердцем смертельны, и не решилась разбивать иллюзию счастливой Энкарнасьон.
— Отдыхай, мамочка, — нежно поцеловав ее, сказала она.
Ей нужно было говорить не с матерью, а с отцом, и Мария приготовилась к непростому разговору.
Увы! Готовность ее оказалась порывом. Увидев отца, его озабоченность болезнью матери, Мария кинулась к нему с желанием утешить его, а не огорчить. Лицо Мануэля посветлело.
— Доченька моя! Я счастлив твоим счастьем, — шепнул он. — Весь город говорит о мужестве барышень Оласабль. Сколько добра вы сможете сделать с Гонсало, трудясь рука об руку!
Мария не нашла в себе сил разрушить отцовскую мечту. Ища облегчения своим мукам, она пошла в церковь, чтобы помолиться и попросить помощи: только Господь мог наставить ее и дать сил.
В церковь пришел и сержант Энрике Муньис, он тоже искал целительной силы, которая помогла бы его истерзанному сердцу. Девушка, которую он боготворил, с которой собирался соединить свою судьбу, оказалась бессердечной лицемеркой. Она надсмеялась над чувствами прямодушного солдата. Она была невестой другого и ни словом не обмолвилась об этом.
Увидев Марию, Энрике сначала онемел. Потом поклонился и с горечью сказал:
— Приветствую невесту Гонсало Линча и навеки прощаюсь с ней. Вполне возможно, что я не заслуживаю любви, но и обмана я тоже не заслуживаю. Ненавижу предателей!
Из прекрасных глаз Марии градом покатились слезы. Она заслужила упрек, но не заслужила боли расставания. Разве не молится она днем и ночью, чтобы расторгнуть свою несчастную помолвку?
— Энрике, я люблю тебя, — прошептала она, плача. — Мы всегда виделись так коротко, мы же ни о чем еще не успели поговорить. Твои упреки несправедливы. Жениха мне нашел отец, и я покорилась родительской воле. Тогда я еще не знала тебя. Но теперь я в таком отчаянии…
Энрике не мог не поверить Марии. При виде ее слез он позабыл свое горе и сочувствовал только ей.
— Позволь мне пойти к твоему отцу и попросить твоей руки. Я небогат, живу службой, но на хорошем счету. Скажу, что мы любим друг друга и не намерены отказываться от своего счастья.
— Сначала хотела бы сама поговорить с ним. Ты обвинил меня в предательстве, узнав о моей помолвке. Что же подумает мой отец? Ведь он любит меня! Он меня вырастил!
— Я хотел бы помочь тебе, разговаривать с отцом тебе будет нелегко.
— Но другого выхода у нас нет, — твердо произнесла Мария.
— Нет другого выхода, — эхом повторил Энрике. Теперь на сердце у него было легко, теперь он сочувствовал Гонсало Линчу, который с такой надменностью ответил ему возле больницы на вопрос:
— Кого вы ищите, сеньор?
— Свою невесту сеньориту Марию Оласабль!
Но сеньорита Оласабль в самом скором времени станет сеньорой Муньис, в этом Энрике теперь не сомневался.
