— Ты что, не знаешь, что профессор повторяет опыт Майкельсона?..
— Посмотрим, — неопределенно ответил Трассен.
Черные шторы над окном лаборатории были спущены, и только узкий луч света от маленькой лампочки прорезал темноту. Вошедший вслед за Трассеном Рауль прикрыл дверь и увидел, что Айкельсон развинчивает длинную черную трубку с набором зеркал.
— Простите, профессор, — сказал Трассен, — что я пришел без приглашения. Но... вас собираются арестовать...
— Меня? — удивился Айкельсон. — За что?
Трассен бросил взгляд на прямоугольную ванну, стоявшую посреди комнаты.
— За этот опыт.
— Чем же он так преступен, этот опыт? — невозмутимо спросил Айкельсон, продолжая возиться с оптической трубой.
— Вас обвиняют в том, профессор, — вмешался Рауль, — что вы хотите доказать гаммельнцам, будто время может стать для всех одинаковым.
Трассен молча осматривал аппаратуру. В ванну была налита ртуть, так же как у Майкельсона. В ней плавала каменная плита с каким-то оптическим прибором. По-видимому, ртуть служит для того, чтобы прибор на плите не вибрировал и сохранял горизонтальное положение.
— А время не может стать для всех одинаковым? — усмехнулся профессор.
— Только при очень большой световой скорости. В десятки миллионов раз превышающей скорость света в Гаммельне, — возразил Рауль.
— Вот я и хочу доказать, что нашу скорость света можно изменить. А значит, и увеличить.
— Это докажу я, — заявил Трассен.
Рауль изумленно на него посмотрел: Лео не мог не понимать безнадежности эксперимента.
— Я это сделаю, потому что меня не арестуют. Я служу у Веске.
Айкельсон, прищурившись, посмотрел на Трассена.
— Вы больше не служите у Веско, — мягко сказал он. — Вы порядочный человек, и я вам благодарен. Но ведь вы же, Трассен, не верите в этот опыт?
— Я пришел, чтобы с ним ознакомиться.
— Ну что ж. Пока что я хочу показать, что на скорость света оказывает влияние движение самого Гаммельна. Гаммельн движется в пространстве со скоростью три сантиметра в час. Влияние такой малой скорости на скорость света, которая равна двадцати километрам в час, можно обнаружить только оптическим методом. Вот в этой ртутной ванне плавает плита, на которой установлен интерферометр. Луч света от лампочки в интерферометре расщепляется на два еще более тонких луча. Они проходят над ванной в двух взаимно перпендикулярных направлениях. А потом попадают в зрительную трубу. Клемперт, загляните-ка в объектив. Что вы видите?
Рауль наклонился.
— Цветные кольца. Это и есть интерференционная картина?
— Да. Между лучами имеется разность фаз.
— Остальное могу рассказать я, профессор, — вмешался Трассен. — Эти два перпендикулярных луча отличаются друг от друга не только тем, что они проходят разные пути, а еще и тем, что в одном из них свет распространяется по направлению движения Гаммельна, а в другом — перпендикулярно ему.
— А Гаммельн действительно движется? — удивился Рауль.
Лео усмехнулся.
— И Гаммельн и наша лаборатория вместе с ним перемещаются в пространстве со скоростью три сантиметра в час! Исходя из этого профессор полагает, что скорость света в луче по направлению движения Гаммельна должна быть больше, чем во втором луче, против движения, потому что к скорости света, равной двадцати километрам в час, прибавляются еще три сантиметра в час, которые проходит наша лаборатория вместе с Гаммельном. Значит, и путь от лампочки до оптической трубы свет пройдет за иное время, чем в перпендикулярном направлении. Ну, а если повернуть прибор на девяносто градусов? Как ты думаешь, Клемперт, изменится картина колец?
— Да, — ответил Клемперт, но тут же спохватился. — Нет, конечно! Рассуждение профессора ошибочно, — он смущенно взглянул на Айкельсона.
— Так как же все-таки? — настаивал Трассен.
— Если верить тому, что скорость света может измениться, кольца должны как-то сдвинуться при повороте прибора. Но скорость света в воздухе — величина постоянная... Она не зависит от перемещения нашей лаборатории. Значит, и кольца никак не должны сдвинуться.
— Мне еще ни разу не удалось это обнаружить, — подтвердил Айкельсон.
— И никогда не удастся, профессор, — тихо сказал Трассен. — А казалось бы, как просто: двадцать километров в час плюс три сантиметра в час — и скорость света чуть-чуть увеличилась. Но в том-то и вся суть, что даже с помощью тончайших оптических приборов, вроде вашего, профессор, невозможно обнаружить так называемое абсолютное движение нашей лаборатории вместе с Гаммельном в пространстве и нельзя изменить скорость света в воздухе.
— Вы зря теряете время, профессор, — грустно добавил Клемперт.
Лео вышел из своего утла и встал над ртутной ванной. Синеватые блики упали на его лицо.
— Ты не совсем прав, Рауль...
Внизу раздался звон разбитого стекла, крик. Трассен отдернул штору с окна. Около калитки стояла Анна-Мари, прижимая к лицу руку. По ее пальцам стекала кровь. Трассен бросился вниз.
Рауль пропустил вперед Айкельсона. Старик стал торопливо спускаться по витой лестнице, неловко хватаясь за перила.
Лео осторожно прикладывал платок к щеке Анны-Мари. Длинная ссадина пересекала ее лицо.
— Что случилось? — Айкельсон, сняв очки, всматривался в побелевшее лицо дочери.
— Камнем... камнем из-за забора... Они метили в меня... Кричали... — у Анны-Мари дрожали губы.
— Но кто на это осмелился? — Айкельсон направился к калитке.
Рауль увидел лежащего на дорожке щенка с вытянутыми лапами. Собака вздрагивала с глухим хрипом. Рауль присел на корточки. Это был тот самый щенок, который появлялся обычно по утрам и, виляя хвостом, бежал к Анне-Мари, валился на спину и, согнув размякшие лапки, разнеженно косил на нее глаза. Анна-Мари нагибалась и гладила ему пушистое брюхо. Рядом со щенком лежал камень. Собака в последний раз захрипела, дернулась и застыла, покорно вытянув лапы. Анна-Мари заплакала.
Около камня лежала бумажка, на которой было что-то написано. Похоже, камень был в нее завернут. Подняв записку, Рауль, прочитал:
«Айкельсону. Если не явишься на вокзал — прикончим. Готовь полосатый балахон».
Быстро скомкав бумагу, Рауль сунул ее в карман.
...Вот перед ним стоит пока еще свободный человек. У него есть дочь, милая, наивная девушка. Она плачет над убитой собакой и боится за своего старика отца. А вскоре может произойти страшное превращение. Превращение человека в ничто. Сначала его распластает страх. Потом — покорность своей судьбе. Потом — отчаяние и окаменелость. И вот в полосатом балахоне возникнет неправдоподобный облик человека. Смертник, наряженный в шутовской балахон.
Нет, Рауль не покажет записку Айкельсону. Записка унизительна. Он и без этого убедит его скрыться.
Айкельсон взял камешек двумя пальцами. Трассен вынул из кармана карандаш.
— Можете не подсчитывать, Трассен. Я сразу могу вам сказать, насколько возросла масса этого камня во время полета и откуда он брошен.
— Он брошен из сада фрау Бункер, — заметил Рауль.
— Там живет Веске, — задумчиво уточнил Трассен, пристально глядя на камень. — А ведь скорость камня значительно меньше скорости пули...
— Что вы сказали, Трассен? — переспросил профессор.
