- Горкрак.
- Горкрак, - произнес Хамуул, смакуя имя и запоминая его. - Любая твоя возможность получить повышение в Орде по службе, Горкрак, умерла прямо здесь.
Выражение лица Горкрака немного изменилось. Хладнокровный взгляд его свинячьих глазок медленно переместился с друидов ночных эльфов на Хамуула и на что-то позади таурена. На его лице расплылась коварная улыбка, и Хамуул слишком поздно понял, что сейчас произойдет.
- Нет, если я прикончу тебя раньше, - злорадно произнес Горкрак.
И Хамуул услышал протяжный звук выпущенной стрелы.
Горкрак из Молота Сумерек с удовлетворением осмотрелся вокруг.
- Я думал, друидам полагается быть умными, - сказал один из его собратьев, вытаскивая свой меч из покрытого белой шерстью тела женщины-таурена.
- Глуп каждый, кто не видит приближающегося разрушения, - сказал Горкрак. Он перестал имитировать тупое выражение лица после того, как одурачил Хамуула. - Оно неотвратимо и прекрасно. Мы закопаем трупы, но не слишком глубоко, чтобы падальщики смогли найти их. Мы хотим, чтобы тела нашли, - он мрачно улыбнулся, - со временем.
Он был доволен, что Хамуул упомянул Гарроша. Это означало, что подозрения о действующем вожде уже начали распространяться. Некоторые уже шептали, что это Гаррош безжалостно убил Стражей. Теперь они подумают, что он также стоит и за этой резней.
- За небытие, которое ждет, - сказал Горкрак. - Закопать.
Хамуул Рунический тотем медленно приходил в сознание. Он открыл глаза и не понял, очнулся ли он. Где он? Что произошло? Ничего не было видно, и со всех сторон что-то давило на него.
Дышать было тяжело; спертый воздух пах несвежей кровью и землей. Он попытался двинуться и понял, что его зажало. Его тело было охвачено болью, а горло разрывала жажда. Он был в своей медвежьей форме; наверное, у него была доля секунды, чтобы сменить форму прежде, чем его ранили…
…в спину…
…дружественные соратники Орды.
Воспоминания обрушились на него, словно лавина, и он внезапно понял, где он находился, и что на него давило.
Он был в братской могиле.
Адреналин взорвал его, давая его измученному телу новую силу. Где верх? Трупы обняли своими безжизненными руками его плечи, прижались холодными телами к его спине, как будто пытаясь заставить его присоединиться к ним. Хамуул открыл зубастый рот, задыхаясь от отвратительной вони и грязи, и уперся лапами в тела своих друзей. Он рвался наверх, туда, откуда шел свежий воздух, заставляя тела медленно кровоточить, используя всю силу своего тела, чтобы расталкивать в стороны трупы и грязь, пока его голова не вырвалась на поверхность, и он глотнул свежего воздуха. С рычанием, снова чувствуя боль от ран, он вылез наружу и рухнул без сил, его белый и светло-коричневый мех слипся от крови и трупных жидкостей, он задыхался и дрожал в ужасе от такой жестокости.
Он хотел превратиться обратно в таурена, но первая попытка заставила его снова потерять сознание. Когда через несколько минут он очнулся, он смог обратиться и излечить раны, по крайней мере, некоторые. Чтобы восстановиться полностью, ему требовалось время.
Морщась, он поднялся на копыта и направился, содрогаясь, осмотреть могилу и узнать, выжил ли кто-либо еще. Была ночь, но он не нуждался в сиянии солнца, чтобы узреть трагедию.
Мертвы. Все мертвы. Ночные эльфы и таурены. Он был единственным, кто выжил. Его огромное сердце облилось кровью. Его колени подкосились, и на мгновение он рухнул рядом с дырой в земле, в которой лежали его друзья, оплакивая убитых, оплакивая будущие раны, которые повлечет за собой эта попытка заключить мир.
Он поднял голову и сквозь слезы заметил священные ритуальные предметы, которые принесли он и Дикая Лань, на которые они возлагали такие большие надежды. Они были разбиты, красивая трубка и простой, древний кубок. Растоптаны неосторожными ногами и павшими телами. Разбиты вдребезги, невосстановимы, как и его мечта о мире.
Закрыв глаза, Хамуул, пошатываясь, снова поднялся на ноги, поднял руки к небу и попросил о помощи. Она пришла в форме совы, которая села на ветку поблизости и тихо ухнула. Хамуул нащупал клочок пергамента в мешках. Своей собственной кровью, поскольку пузырек с чернилами разбился в бою, он написал краткое сообщение и обмотал пергамент вокруг лапки совы. Она заволновалась, повернула голову и уставилась на Хамуула проницательным взглядом сверкающих глаз, но не поспорила со странным ощущением.
Хамуул прошептал имя Керна и задержал образ старого вождя перед своим мысленным взором. Когда он убедился, что сова повинуется его просьбе, он с благословением отпустил ее. Она направилась на юго- запад.
В направлении Громового Утеса.
Он закрыл глаза от облегчения и благодарности и тихо опустился на землю, позволяя ее объятиям принять его, на время или навсегда, - он не знал.
Глава 21
Боль оказалась куда сильней, чем ожидал Гаррош, но он был даже рад ей.
Ему было лестно, что Орда так хорошо приняла его решение перестроить Оргриммар. Были и недовольные, например Кэрн и Эйтригг, но большинство воспрянуло духом от идеи возврата к старым орочьим традициям. Гаррош был доволен.
Порой он выходил из крепости и подолгу всматривался в череп врага, убиенного его отцом. Однажды он задумчиво потер подбородок и решил сделать еще один шаг, чтобы почтить своего покойного отца.
Решение пришло легко, но его исполнение оказалось обжигающе болезненным. Он лежал на полу в своих чертогах, принуждая свое тело расслабиться, успокоиться и не напрягаться. Над ним склонился пожилой орк, чьи накачанные мускулы и твердые руки контрастировали с его морщинами и белоснежным конским хвостиком. В одной руке тот орк зажал острое, тонкое лезвие, наконечник которого он то и дело макал в черные чернила. В другой он держал маленький молоточек. Единственными звуками в комнате были потрескивание освещающей помещение жаровни да постукивание молоточка орка-татуировщика, колдующего над лицом Гарроша.
Обычно рисунки татуировок бывали простыми. Семейная эмблема, слово, знаки отличия Орды. Гаррош же захотел, чтобы всю его челюсть покрывала сплошная черная татуировка, и это было только начало. Он планировал сплошь украсить свои грудь и спину сложными татуировками, чтобы и друг, и недруг видели их и знали, какую боль он готов причинить самому себе. Каждый удар молоточка добавлял к татуировке еще одну точку, и при такой скорости его желание сбудется через много часов – часов, наполненных мучительными уколами иглы, будто раскаленной добела.
В какой-то момент Гаррош сглотнул. Он понял, что потеет, но от чего – от боли или жара в замкнутой освещаемой огнем комнате – он не знал. Татуировщик приостановился и с негодованием посмотрел на него сверху вниз.
– Не двигайтесь, – прочеканил он. – И не потейте так. Ваш отец не потел.
Гаррош удивился, как Грому удавалось контролировать свое потовыделение. Но ему нужно было постараться сделать то же самое. Он ничего не ответил старому орку, ибо для этого ему нужно было двигать челюстью, и потому просто моргнул, давая понять, что он понял.
Татуировщик, ученик орка, который наносил ритуальные наколки на тело Грома Адского Крика, отступил, позволив своему ученику утереть пот с коричневого лба Гарроша и убрать с его подбородка кровь и лишние чернила.
Во время передышки Гаррош тяжело дышал. Прошло уже четыре часа, а татуировка была шириной
