ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх

Летом 1914 года Германия поддержала Австрию, Россия — Сер­бию. Британская дипломатия могла теперь заманить в ловушку обоих — противника и союзника одновременно.

Наконец 6 июля британский министр иностранных дел лорд Грей проинформировал германского посла о том, что Россия пока не готова вмешаться и что Британия не имеет никаких обя­зательств ни по отношению к России, ни но отношению к Фран­ции: это была намеренная ложь.

Два дня спустя британский министр иностранных дел уверил русских в том, что, согласно «сообщениям из весьма надежных источников», немцы в спешном порядке перебрасывают на вос­ток дивизии и в целом ситуация, с точки зрения рейха, складыва­ется весьма неблагоприятная: это была еще большая ложь (43).

Все эти обманные трюки и лживые сообщения, передававши­еся точно по адресам за плотно закрытыми дверями, сопровож­дались в Британии настоящим, мастерски разыгранным публич­ным шоу — притворными попытками посредничать между враждующими сторонами во имя сохранения мира,— попытка­ми, предпринятыми для обмана народных масс (44). Британия всегда весьма тщательно раскручивала клубки международных конфликтов так, чтобы поставить противника в положение на­ падающей стороны, оставляя за собой роль миролюбивой, спра­ведливо обороняющейся жертвы. Это была психологическая уловка, предназначенная для введения собственных народных масс в заблуждение, а вот немцы не имели опыта в таких трюках и не понимали их пользы.

Австрия предъявила Сербии ультиматум: категорическое требование прекратить в Сербии антиавстрийскую пропаганду в любой форме и начать формальное расследование убийства, причем в этом расследовании должны принять участие предста­вители Австрии (45). Сербия приняла все пункты ультиматума, кроме последнего, в связи с чем она сделала театральный дип­ломатический жест, предложив передать расследование в руки Международного суда в Гааге. Ясно, что Сербия отклонила уль­тиматум по инструкции, полученной от своих патронов, кото­рые уже давно ждали этого момента: уже 25 июля британское казначейство приступило к выпуску специальных банкнот, не подлежащих обмену на золото и предназначенных для ис­пользования в военное время (46).

Война с Сербией, в которую Австрию сознательно втягивали сербскими интригами, инспирированными Россией, была ловушкой, в которую австрийское правительство попало. не понимая, что создает для России повод объявить всеоб­щую мобилизацию и вступить в войну, представив, таким об­разом, Австрию и Германию злонамеренными поджигателя­ми большого мирового конфликта (47).

Армия Франца-Иосифа изготовилась к атаке на Сербию, Виль­гельм был вне себя от радости — не думая о возможных послед­ствиях. После еще одного раунда чисто формальных диплома­тических телодвижений между Лондоном, Берлином, Парижем и Санкт-Петербургом австро-венгерская армия 28 июля подвер­гла бомбардировке Белград. Война началась.

Россия, тайно подстрекаемая Францией, обещавшей всесто­роннюю помощь и поддержку (48), начала мобилизацию, подтя­гивая войска к западной границе, а германские генералы ждали лишь зеленого света от кайзера, чтобы начать наступление по плану Шлиффена. Пурталес, германский посол в Санкт-Петер­бурге, сломя голову примчался в министерство иностранных дел и попросил министра Сазонова отменить мобилизацию. Он повторил свою просьбу трижды. Когда русский министр в тре­тий раз отклонил эту просьбу, Пурталес дрожащей рукой протя­нул Сазонову ноту германского правительства об объявлении войны. Это случилось 1 августа.

Получив из России известие о концентрации войск на грани­це, Вильгельм в какой-то степени пробудился от спячки и при­знал серьезность сложившейся ситуации:

Таким образом, тупость и неуклюжесть союзника преврати­лись в капкан. Итак, пресловутое окружение Германии стало наконец свершившимся фактом... Ловушка неожиданно за­хлопнулась над нашими головами, а чисто антигерманская политика, каковую Англия столь издевательски проводила по всему миру, одержала весьма убедительную победу, кото­рую мы оказались неспособными и бессильными предотвра­ тить, ибо Англия, невзирая на все наши усилия, заманила нас в расставленные сети, пользуясь нашей верностью сою­зу с Австрией, решив удушить наше политическое и эконо­мическое существование. Великолепное, блистательное до­стижение, которым склонны восхищаться даже те, для кого оно означает катастрофу (49).

Это действительно была катастрофа, и винить в ней Германия могла только саму себя.

Когда разразилась война, Распутин бормотал: «Нет звезд на небе... океан слез... наша отчизна никогда не переживала такого мученичества, какое ожидает нас теперь... Россия захлебнется в своей собственной крови» (50).

Совершив еще один театральный жест, Британия — пока Гер­мания готовилась к наступлению на Западном фронте — прибег­ла к последней уловке, обратившись к противникам с мирными предложениями, объявив, что готова гарантировать свой нейт­ралитет и удержать Францию от помощи России в назревающем русско-германском конфликте, если Германия воздержится от нападения на Францию. Этот хитрый подвох, который Виль­гельм с дьявольским упорством старался считать английским одобрением своего вторжения в Россию, едва не заставил и без того потрясенного Гельмута фон Мольтке прекратить наступле­ние: германская мобилизация была завершена, армии готовы к броску, настаивал начальник генерального штаба.

Поддавшись давлению генерала, германское правительство выдвинуло к Франции ответное требование: ни много ни мало, как передать Германии две французские крепости — Туль и Вер­ден — в качестве гарантии французского нейтралитета. Естест­венно, Франция отвергла такое предложение. 3 августа Герма­ния объявила войн)7 Франции. Попадая из одной волчьей ямы в другую, Германия предстала перед всем миром в обличье кро­вожадного агрессора. Абель Ферри, заместитель министра ино­странных дел Франции, писал в своем дневнике: «Паутина спле­тена, и Германия запутывается в ней, как большая жужжащая муха» (51).

Наконец, так как наступил ее черед, Британия завершила круг: понимая, что фон Мольтке готов бросить стрелков Людендорфа в Бельгию, британское правительство торжественно объявило, что не может допустить нарушения бельгийского нейтралитета; после этого последовали заклинания о безуслов­ной приверженности миру и публике было бесстыдно объявле­но, что у Британии нет и не было никаких секретных договоров ни с Францией, ни с Россией (52).

Когда план Шлиффена был приведен в исполнение и армии рейха вступили во Фландрию, Британия направила Германии ультиматум, который, как прекрасно понимали в Лондоне, нем­цы просто проигнорируют; но чтобы избежать сюрпризов (срок ультиматума истекал в полночь), британский кабинет, пользуясь разницей во времени между Лондоном и Берлином, сократил ожидание на один час.

Сидя вокруг большого круглого стола, покрытого зеленой скатертью, министры украдкой с нетерпением поглядывали на часы, ожидая, когда стрелки покажут 11.00. Двадцать минут спу­стя в кабинет вошел Уинстон Черчилль, первый лорд адмирал­тейства, и объявил коллегам, что телеграмма, в которой коро­ левскому флоту предписывается начать операции, направлена во все военные порты империи (53).

А где застало лето 1914 года Адольфа Гитлера? Бывший в свои двадцать пять лет ветераном венских ночлежек, один из многих буржуазных неудачников, молодой Гитлер — с глубоким чувством освобождения и надежды — вступил в баварский полк в чине ря­дового. Человек, идущий добровольно в армию,— несчастливый человек, сказал Пастернак:

Через несколько дней я надел мундир, который не снимал потом в течение почти шести лет. Для меня, как и для каж­дого немца, начиналось величайшее и незабываемое время моей молодости. В сравнении с событиями этой титаниче­ской борьбы прошлое представлялось мне мелким и ник­чемным (54).

Гитлеру пришлось воевать на Западном фронте, где он заслужил несколько наград за храбрость.

Германский марш через Бельгию и первые столкновения с французами, потерявшими менее чем за две недели 300 тысяч человек, были чрезвычайно успешными для немцев. Победа ка­залась обеспеченной. До Парижа оставалось тридцать миль. Но потом план Шлиффена начал давать сбои. Мольтке, пола­гая, что победа у него в руках, отправил на Восточный фронт два корпуса, так как «русские,— объяснял он в своих мемуарах годом позже,— оказались способными вторгнуться в Восточную Пруссию скорее, чем мы рассчитывали, и до того, как мы успе­ем одержать решительную победу над англо-французскими ар­миями». В заключение фон Мольтке написал: «Я признаю, что это было ошибкой, за которую нам пришлось расплачиваться на Марне» (55).