приверженцев, Троцкий был выведен из состава Политбюро — свою последнюю защитительную речь он произносил, заслоняясь рукой от града летевших в него чернильниц, стаканов, книг и оскорблений (189). В 1929 году он был выслан из СССР.
В то же самое время Сталин готовил свою часть немецкой западни, фактически поддержав вынашивание нацизма на VI Конгрессе Коминтерна, проходившем в Москве в 1928 году.
Еще в 1925-1926 годах русские настояли на исключении из Коммунистической партии Германии (КПГ) тех ее членов, которые ставили превыше всего независимость своих взглядов. После этого Москва подчинила остальную часть КПГ «правлению» своего верного орудия Эрнста Тельмана: Сталин не желал усиления немецких коммунистов. Продолжая политику чисток, Сталин поощрял Тельмана и его уличных бойцов из Рот Фронта к схваткам со штурмовиками. Одновременно красные бойцы, выполнявшие грязную работу для Сталина, получали инструкции по раскол)^ левого движения в Германии. Рисуя в своей офи циальной риторике вялых немецких социал-демократов как «социал-фашистов», то есть рассматривая их как врагов, Москва стремилась запутать германский электорат и предотвратить создание прочной пролетарской плотины — за СДПГ и КПГ в общей сложности голосовало около 40 процентов населения — на пути наступления нацистов (190).
В течение всех следующих лет, вплоть до захвата нацистами власти и даже после этого [политика, заданная на конгрессе Коминтерна в 1928 году], не претерпела никаких изменений... В течение всего этого периода, пока тень нацистской жестокости все больше сгущалась на политическом горизонте Германии, отношение коммунистов к умеренным противникам Гитлера оставалось враждебным и деструктивным. Бы ло ясно, что такая политика льет воду на мельницу нацистов... Менее чем за три месяца до нацистского переворота социал-демократы в отчаянии обратились непосредственно в советское посольство в Берлине с призывом разрешить немецким коммунистам поддержать СДПГ в ее борьбе с нацизмом... Секретарь посольства дал недвусмысленный ответ: «Москва убеждена, что путь к Советской Германии лежит через Гитлера» (191).
Были еще католики, составлявшие треть населения Германии при Веймарской республике. Гитлер не мог позволить себе роскошь оттолкнуть от себя — как паразитирующих собственников — адептов римско- католической церкви своим расистским гнозисом, в эзотерические детали которого были посвящены лишь идеологи нацизма. В религиозных делах партия заняла позицию нейтралитета.
В 1928 году, когда ежегодные выплаты по плану Дауэса возросли, Германия запротестовала столь яростно, что был создан новый комитет, возглавляемый на этот раз директором «Дженерал электрик» Оуэном Д. Янгом, имевший целью пересмотр исходного плана помощи. С февраля по июнь 1929 года клубы в Париже согласовывали окончательные размеры платежей «в карусели репарационных задолженностей, разыгрывая самый абсурдный эпизод мировой истории» (192); так родился план Янга. То было прямое следствие начатых в 1926 году совместных с французами действий но установлению связей между немецкими платежами и возмещением военных долгов союзников. Согласно этим условиям, Германия была обязана выполнить 59 несколько уменьшенных платежей до 1988 года. Часть этого долга могла быть, по условиям, возмещена в ценных бумагах, то есть сформирована в виде пакетов и продана частным инвесторам на денежных рынках Запада, чтобы выручить наличность для выплат вечно голодной Франции, которая взамен обязывалась к 1930 году вывести войска из Рейнской области, то есть на пять лет раньше исходно оговоренного в условиях Версальского договора срока. Для того чтобы облегчить задачу продажи ценных бумаг и облигаций, в Швейцарии, в Базеле, был учрежден новый банк — Международный расчетный банк. Должность генерального агента была упразднена, и Германия снова стала хозяйкой собственных железных дорог. Великая депрессия отпустила этому плану всего полтора года жизни.
Будучи президентом рейхсбанка и финансовым экспертом германской делегации, Шахт, подписал план Янга в июне 1929 года, но вскоре денежная волна из Нью-Йорка изменила направление и стала высасывать деньги из Германии. Предвидя, что произойдет дальше, Шахт, вероятно, впал в панику. Надо было срочно покидать тонущий корабль. Так, в декабре, во время окончательных переговоров по уточнению деталей плана, Шахт возмутил стоячую воду, разослав официальное письмо, настоящую «бомбу» — в этом письме от отрекался от всех своих обязательств, используя для этого всю финансовую и дипломатическую иносказательную риторику, на какую оказался способен. Правительство, заявлял он, внесло дополнения, которые нарушили условия исходного документа (193). Эффект был столь неблагоприятным, что министерство финансов порекомендовало Шахту подать в отставку, то есть сделать именно то, чего Шахт и хотел добиться своим озорством. В марте 1930 года президент Гинденбург, возмущенный тем, что показалось ему «позорным малодушием и внутренним бунтом перед лицом противника» (194), и не вполне способный оценить всю глубину мотивов поведения этого дерзкого и вздорного Шахта, высокомерно при нял отставку банкира.
Надо отдать должное Шахту, он, не жалея усилий, хотя и безрезультатно, пытался все время своего пребывания на должности управляющего Рейхсбанком (1924-1929 год) обуздать неумеренные заимствования у муниципалитетов, однако он практически ничего не сделал для того, чтобы остановить гигантский поток американских денег и технологий в крупные промышленные центры Германии (195) — и не сделано это было по уважительной причине: именно такова была цель призового испытания, ради которой он подчинился Даллесу в 1922 году. В целом Норман и клубы были в восторге от Шахта. Он хорошо справился со своим поручением. Норман и клубы предполагали, что, как гиеродул великой решетки, он еще не до конца сыграл свою роль, но пока Шахт вышел в отставку и уехал в свое имение в Бранденбурге, наблюдая за ходом развития событий и почитывая на досуге «Майн Кампф».
1930 год: на фоне разразившейся финансовой катастрофы «Рот Фронт» и нацисты открыто выступили против католицизма. Кризис наконец ударил Германию с той силой, какую только способна придумать человеческая хитрость.
Безработица росла как на дрожжах. Только по официальным документам, к 1930 году она достигла трех миллионов человек. Многие люди в отчаянии сводили счеты с жизнью.
С республикой было покончено в марте 1930 года. После того как правительство не смогло провести в парламенте закон о повышении пособий по безработице, оно — последний из призрачных веймарских кабинетов — пало. Президент Гинденбург назначил следующим канцлером консервативного католика Ген риха Брюнинга. Брюнинг был готов принимать суровые декреты, чтобы сбалансировать бюджет. Надеясь организовать приемлемую коалицию, способную поддержать его политику, он распустил рейхстаг в июле, назначив на сентябрь проведение парламентских выборов.
Эти выборы знаменовали электоральный прорыв нацистской партии: от 2,6 процента она прыгнула до 18,7 процента; за нацистов проголосовали 6,4 миллиона избирателей. Нацисты стали второй после социалистов (24,5 процента) политической силой в Германии. Католики получили 15 процентов голосов, коммунисты 13,5; в это же время националисты, пережиток империи Вильгельма, постепенно теряли свою значимость — в целом они собрали 47 процентов голосов в 1924 году, 39 процентов в 1928-м, 24 процента в 1930-м и, наконец, упали до 10 процентов в 1932 году (196). К тому времени инкубация была завершена; старая гвардия породила нацистское движение. 13 октября 1930 года, почти через шесть лет после выхода Гитлера из тюрьмы, 107 нацистов торжественно вошли в зал заседаний рейхстага. Полностью подконтрольные Москве, вооруженные и обученные агентами советской тайной полиции (ГПУ), проникавшими в Германию по фальшивым паспортам, один миллион красных бойцов потрясал дубинками, приветствуя выход нацистов в большую политику. Готовый к драке, в 1931 году из Боливии в январе 1931 года вернулся Рем.
Вскоре после того, как иссяк направленный в Германию поток иностранных денег, ловушка, изобретенная союзниками, захлопнулась. Поскольку закон о рейхсбанке от 1924 года запрещал центральному банку авансировать государству наличность сверх низкого установленного уровня, федеральные и региональные правительства бросились в частные коммерческие банки, прося денег у них. Банки, одалживая деньги по канонам прибыльности, не сумели приспособиться к новым условиям, и те из них, которые решились приобретать государственные облигации, в той же пропорции снизили свою активность в частном секторе, что усугубило напряженность на финансовом рынке и подстегнуло рост безработицы (197). Так же как в 1923 году, германская банкирская решетка оказалась буквально колонизо вана союзными инвесторами: в 1930 году более 50 процентов всех депозитов германских банков принадлежали иностранцам. (198). Это были деньги, которые испарятся при первых признаках краха. И, наконец, в довершение всех бед, неколебимое бремя репараций сковывало всякую свободную финансовую
