Не может быть!
— Фу ты, он еще не верит! — обиделся Егор. — Да я сам видел, как она на тройке с офицерами раскатывала! — Артистка... Такой овечкой прикинется, сроду не узнаешь!
Какие у меня были основания сомневаться в правдивости слов Егора? Стало обидно и больно, словно украли у меня что-то заветное... «Завтра вызову ее. Спрошу, что она имела в виду под «другим» голосом», — решил я.
В дверь осторожно постучали. Егор выглянул. Это был часовой.
— Там, товарищ Братченко, вас женщина спрашивает. Впустить?
— Какая еще женщина? — буркнул я и сбежал по лестнице.
На крыльце виднелась фигура, облепленная снегом, такая же неподвижная, как каменные львы, лежавшие по бокам лестницы.
Женщина пошевелилась, с пальто посыпался снег.
— Я вдова Новикова, тело мужнино хочу похоронить по-христиански. Напишите бумажку, чтобы из морга его взять разрешили.
— Вот разрешение! — Я набросал ей несколько слов на листке. — Но вы должны нам помочь. Расскажите, с кем встречался ваш муж в последнее время?
— Покойник, царство ему небесное, таился от меня! — горько ответила она. — Только и знаю, что за день перед тем, как убили его, пришел к нам один... — Она умолкла.
— Кто? — быстро спросил я. — Вы его запомнили?
— Да как сказать... — начала Новикова и вдруг замолчала. Глаза ее смотрели мимо меня. Я обернулся. В дверях, расставив ноги, стоял Малинин. В ответ на мой вопросительный взгляд он пожал плечами.
— Продолжайте! — сказал я вдове. — Что же вы замолчали?
— Да нет, мне пора! — заторопилась женщина.
— Но вы хотели рассказать...
— Не запомнила я ничего, не взыщите. — Новикова явно тяготилась разговором.
Поняв, что от нее больше ничего не добьешься, я вернулся в кабинет. Егор последовал за мной.
5
Ночь прошла тревожно. Я не сомкнул глаз. Что с Лешкой? Я не мог заподозрить его в легкомыслии или недобросовестности. Значит, с ним что-то случилось! С трудом дождавшись рассвета, я оделся и вышел, решив направиться к старому учителю географии. Но, пройдя по улице несколько шагов, остановился, удивленный необычной картиной.
Посреди улицы горел костер. Возле костра на снегу сидел, скрестив ноги, маленький человек в островерхой шапке и старом тулупе. У него было скуластое, словно вырезанное из темного дерева, неподвижное лицо, редкие черные усы. Покачиваясь, человек клевал носом, и казалось, что он вот-вот свалится в огонь. Увидев меня, он суетливо подбежал, начал кланяться и что-то бормотать.
— Что тебе надо? — удивленно спросил я.
— Мне надо большой начальник! — заговорил он на ломаном языке. — Самый большой начальник Чека!
— Ну, я начальник.
— Ты большевик Федя? — недоверчиво покачал головой ойрот. — Зачем так говоришь? Федя сильный, как дуб. Умный, как шаман. Весь свет кругом прошел, вот он какой! Ты в сыновья ему годишься!
Я не удержался от улыбки:
— Я этот самый Федя к есть!
Кочевник взглянул на красноармейца. Тот, засмеявшись, кивнул и сказал:
— С вечера загорает, товарищ начальник!
— Ну, пойдем греться, пойдем в дом! — позвал я гостя.
В кабинете ойрот стащил шапку и сел, скрестив ноги, прямо на пол.
— Начальник, я беду к тебе принес! — заговорил он горячо. — Большевик бедный человек понимает. Ты большой председатель, можешь помочь пастуху Темиру!
— В чем?
— Сколько звезд на небе, столько оленей у зайсана Алпамысова! — затараторил кочевник. — Десять зим бесплатно я ходил за стадами зайсана, снегом укрывался, небо было мне юртой. Обещал Алпамысов дать Темиру девушку Ширин, прекрасную, как луна, дочь свою от одной из двадцати жен. Десять зим прошло и еще одна зима настала. Пришел я к зайсану, но не захотел меня видеть Алпамысов. «Ступай прочь, пастух!» — сказал мне. Позвал я Ширин, но не было ее в юрте. А когда пошел я, шатаясь от тоски, в горы, догнали меня братья-пастухи. «Плачь, Темир, — сказали они. — Крепко плачь! Не видать тебе больше Ширин! Вторую ночь разделяет она ложе с безбородым урусом. Приехал урус на черном коне, и конь припадал на передние ноги от тяжелой поклажи. Привез урус в подарок зайсану мешок с желтым камнем, что зовется золотом, и как только поднимется третья луна, откочует Алпамысов вместе со своими стадами за горы, где живут люди чужого племени». Я заплакал, как ребенок. И я заседлал коня и поскакал в большое стойбище, где юрты не рядом стоят, а одна на другой! Большевик Федя, зайсан Алпамысов злой человек! Он прячет в горах под камнями много длинных ружей. Он украл у меня девушку. Я проведу тебя такими тропами, где горный барс ходит. Догони зайсана, верни мне Ширин. А себе, однако, можешь ружья взять! — добавил он, тревожно и хитро глядя на меня.
Стараясь быть спокойным, я ответил:
— Хорошо, Темир. Ступай вниз, там есть горячая печка. Сиди, грейся, жди меня. Как солнце взойдет, поедем за твоим Алпамысовым.
Сняв трубку, я вызвал начальника штаба Красильникова и попросил срочно прислать взвод красноармейцев.
Было восемь утра, а Малинин не являлся. Ругая его на чем свет стоит, я побежал за ним на квартиру. Мне открыла хозяйка, пронырливая баба с лисьими глазками.
— Спят! — шепотом сказала она и пошла вперед на цыпочках.
В маленькой комнате с желтыми обоями было жарко. Малинин, сбросив одеяло, раскинулся на толстой перина. Сквозь вырез рубашки виднелась его широкая волосатая грудь. На столе возле кровати лежала стопка книг.
«Карл Маркс — Капитал», — прочел я на обложке одной из них. «Егор Малинин и Карл Маркс! — подумал я. — Не ожидал!» Впрочем, я тотчас же устыдился своих мыслей. «Чего я хочу от человека? — спросил я себя. — Простой крестьянский парень. Имеет свои недостатки, как все люди».
Услышав мой голос, Егор открыл глаза и сел на кровати, царапая ногтями свою могучую грудь.
Я рассказал о кочевнике.
— Помог нам ойрот! — хрипло сказал он. — Не упустить бы... В Китай могут увезти золотишко-то...
— Ждать мне тебя не с руки! — бросил я. — Чтобы через полчаса был на месте!
Вернувшись, я стал готовиться в дорогу. Положил в задний карман галифе еще один наган, взял несколько обойм с патронами. Подумав, завернул в газету суточный паек хлеба. Выходя на крыльцо, вспомнил про Лессинга. «Что с ним делать? Больной, сидит в холодном подвале. Допросить я его не успею. Посажу старика под домашний арест, — решил я. — Никуда он не денется. Поставлю у дома часового, и все». Откровенно говоря, мне было приятно принимать это решение. Приятно, может быть, потому, что представилось сияющее личико Сони и ликующий возглас: «Братченко тебя отпустил!» Она припишет это своему визиту... Что ж, я ничего не имел против... Какое-то странное возбуждение охватывало меня, когда я думал об этой девушке.
Я открыл толстую дубовую дверь подвала. Вниз вели обледеневшие каменные ступени. В лицо пахнуло холодом. Вспомнив, как в прошлом году я бегал тут в одном белье, босой, я поежился. В подвале царил кромешный мрак. Осторожно, боясь поскользнуться, я спускался по лестнице. Вдруг до меня донеслись
