который побольше,
и надел, как калошу.
Но мороз ходил злой,
укусил его за пальцы.
«Что же, —
рассердился человек, —
я эти ненужные поцелуи брошу!»
Бросил.
И вдруг
у поцелуя выросли ушки,
он стал вертеться,
тоненьким голосочком крикнул:
«Мамочку!»
Испугался человек.
Обернул лохмотьями души своей дрожащее тельце,
понес домой.
чтобы вставить в голубенькую рамочку.
Долго рылся в пыли по чемоданам
(искал рамочку).
Оглянулся –
поцелуй лежит на диване,
громадный,
жирный,
вырос,
смеется,
бесится!
«Господи! –
заплакал человек, —
никогда не думал, что я так устану.
Надо повеситься!»
И пока висел он,
гадкий,
жаленький, —
в будуарах женщины
– фабрики без дыма и труб –
миллионами выделывали поцелуи,
всякие,
большие,
маленькие, —
мясистыми рычагами шлепающих губ.
Вбежавшие дети-поцелуи
Нас массу выпустили.
Возьмите!
Сейчас остальные придут.
Пока – восемь.
Я –
Митя.
Просим!
