террористов-подрывников. Ну приказ есть приказ – глядите, люди добрые, что мамлей в рундуке несет, скрывать-то мне нечего. Мужики в патрулях нормальные попадались, водяру и курево не конфисковали. Только ксивы да сидор проверяли и отпускали, не обращая внимание на спиртяшный “штэм”.
Подошел к КПП штаба. Зашел в будку с телефоном, поставил вещмешок на пол и набрал номер дежурного по управлению тыла. Спросил сержанта Гурко и через минут пятнадцать за мной пришел матрос средних лет в камуфлированной форме. Выписали пропуск, запустили на территорию и я пошел за матросом. Спустившись по лестнице на три этажа, оказался на уровне, где располагались управления тыла и кадров. Ко мне вышла небольшого роста, миловидная девушка лет двадцати пяти одетая в морскую форму. Мешковатая, на несколько размеров большая уставная форма не смогла испортить ее безупречную фигуру. После сидения в окопах она показалась мне чуть ли не идеалом женской красоты и невольно мысленно позавидовал Сане Гурко, “белой завистью”. Передал треугольник письма и пакет. В кратце рассказал “о делах наших скорбных”. Света тем временем приготовила поесть и чуть ли не насильно усадила меня за стол. Пока ел, в комнату зашла девушка с мичманскими погонами на плечах и через миг она подбежала ко мне и повисла у меня на шее, так как я от неожиданности подскочил. Это была та самая Елена Пименова. После того, как мне Света – жена Гурко, принесла ответный конверт и пакет с чистым теплым бельем. А это у нас был дефицит – особенно если без вшей. Пришлось поблагодарить за угощение и откланяться, так как уже попал в оборот Лены. Отказавшись от очередной порции угощения, уговорил Пименову пойти прогуляться.
Девушка-мичман зашла в управление и минут через пятнадцать вернулась. Она одела морскую шинель и шапку – выглядела в принципе даже очень неплохо. Скажу по секрету, мне всегда нравились женщины в форме. Даже сам не знаю почему.
Подошли к лестнице, которая вела на улицу Ленина. Вещмешок после осмотра оставили на хранение дежурному по КПП. В принципе, все равно бы потом пошел провожать Лену – воспитание, знаете ли. А таскаться с этим баулом на свидании с девушкой аж никак не в кайф. Закинул автомат поудобнее за плечо, поправил берет и разгрузку. Ну, а теперь можно и пройтись! Давно я просто так не гулял, чтоб без цели, так, сделать “проминэ для плезира”. А с девушкой тем более, хотя это была не Оксана. Поначалу некоторое время чувствовал себя немного “не в своей тарелке”. Казалось, что предаю память своей жены. Но ведь это не так! Думаю, что здесь все в рамках. На войне надо жить здесь и сейчас, иначе не успеешь.
Когда поднялись на Ленина возле развалин Дома Офицеров флота, нам в лицо пахнул мокрый, противный и пронизывающий ветер с моря. Народу было не так уж много и каждый куда-то спешил. Только мы шли к набережной перепаханной воронками никуда не спеша. Первые минуты даже не знал о чем говорить, но потихоньку разговор сам собой наладился.
– – А мой дом бомбой накрыло,- сказала она, – О родителях ничего не знаю. Брат тоже не пишет…
– – Ничего, найдутся. – сказал я, – А мои погибли… Их накрыло тоже при бомбежке. Они жили недалеко от Каховской ГЭС. И когда амеры ее хотели разбомбить, пэвэошники отогнали. Так эти уроды отбомбились на наш микрорайон. Я просто на переформировании встретил своего соседа, и он мне рассказал об этом.
– – И, наверное, поэтому ты был тогда такой грубый и мрачный.
– – Да нет, не поэтому.
– – А что у тебя тогда случилось?
– – Были на то свои причины.
– – Ну, ладно, не хочешь рассказывать – не рассказывай. Я всеравно знаю, что у тебя жена погибла. Просто тем, что ты все это держишь в себе, ничего не изменишь и делаешь только себе хуже. Я же вижу, как ты изменился. Вова, ты как будто потух.
– – Может быть…
За разговором и не заметили как вышли на пустырь после пляжа Хрустальный. Перед нами открывался вид на выход из Севастопольской бухты. На противоположном берегу бухты чернели развалины Константиновского и Михайловского равелинов. Уже почти стемнело. После многих месяцев ожидания непрерывных бомбежек, как-то себя неуютно чувствовал на открытом пространстве. Глаза привычно искали вероятные убежища. Сегодня было как-то необычно тихо – пендосы с неба не работали. Только канонада и вспышки в районе Мекензиевых гор напоминали о войне.
Невольно вспомнил, ту новогоднюю ночь, когда мы с Оксанкой впервые были вместе. Интересно, почему так получается: нахожусь с симпатичной девчонкой, а думаю о другой? Просто Оксанка – это эпоха в моей жизни, которая счастливо продолжалась тридцать пять дней. И даже не знаю как и сказать Лене, которая искренне обрадовалась моему приходу, что к ней не испытываю ничего, кроме дружеских чувств. Просто не хотел портить ей вечер, но и обманывать тоже. Нутром чувствовал, что Лена хороший человек и заслуживает своего кусочка женского счастья. Может потому что последние два месяца просидел в окопах и мне просто захотелось пообщаться с симпатичной девушкой. Своего рода эмоциональная разрядка. Потому что у нас кроме водки никакой другого “релакса” не было. Да и вообще, что я американец какой-то, чтобы у неостывшего еще тела жены, бросаться на другую женщину. Да, мне жены не хватает, но это мое личное дело и никого оно не касается. Заметил, что все женщины, которые со мной рядом – гибнут: Свету – повесили татары, Оксанка – при бомбежке. Менты говорят, что один раз – это совпадение, два раза – это напрягающее совпадение, а три раза – это уже система. Не хочу третьего раза и тем более, чтобы это была Лена. После войны кто-то же должен рожать детей, «вдохновлять» нас на «трудовые подвиги при восстановлении хозяйства» и т.д. Иногда поражаюсь женскому терпению и выносливости. Они нас вытаскивают из боя раненых и покалеченных и т.д. А самое главное – нас ждут. Мне невольно вспомнился фильм о Великой Отечественной войне, не помню название, кажется “Сталинград”. Там был эпизод, где женский зенитный полк выставили против немецких танков и как они гибли там. Но не отступили, единственно попросили у командира полка разрешения идти в бой в своей обуви. Наверное, такое могли свершить только славянские женщины. Да и у нас был примерно такой же случай: когда американцы прорвали линию обороны и напоролись на батальон связи 23 механизированной дивизии, который был укомплектован на семьдесят пять процентов женщинами. Они не успели отступить. Батальон смог задержать продвижение американского наступления всего на полчаса. Ни один человек не остался живым. Это было как раз под Оборонным. Я был на том месте после боя. С тех пор тот лес назван Девичьим. И когда военные проезжают мимо – отдают честь. Это было ужасное зрелище: красивые молодые девчонки, в наспех выкопанных неумелыми женскими руками в каменистом севастопольском грунте окопах, лежали в россыпях стреляных гильз. Кто-то был изувечен, кто-то был разорван взрывами. Как сейчас помню картину в окопе, возле разбитых аппаратных, на дне, прислонившись к противоположной наступлению противника стенке, сидела белокурая голубоглазая девчонка, лет 18-ти, в пробитой осколком каске. По лицу и шее стекала струйка крови, в руках сжимала автомат. Возле нее было не очень много гильз, значит погибла почти в начале боя. На лице и в глазах было удивление, которое застыло в последний миг жизни. Я тогда спустился в окоп и закрыл ей ладонью глаза. Автомат еле вырвал из окоченевших девичьих рук. Мы тогда выбивали американцев с этого участка около суток. В этом деле потерял треть своего взвода. И как после этого относиться к врагу? Какая тут к черту демократия и “общечеловеческие ценности”? Когда даже таких девчушек не щадят.
Как-то во время очередной атаки захватили пленного пендоса – пацан, лет двадцать. Начали его выспрашивать, кто он и все такое – отмалчивался, сука. Послал бойца к связюкам за «ташкой» – полевым телефоном ТА-52. Подсоединили провода от аппарата к амерским молодым яелам. После второго прокрута вызывной ручкой этот урод уже рассказывал все, даже какой рукой мастурбировал в восьмом классе. Когда более ни менее поутих, начал втирать по поводу нечеловеческого обращения с пленными. Ах, так ты нам еще свою туфту лепить будешь! Еще прокрут! Американец издал дикий вой боли и отчаянья – ведь ему уже женщины не будут нужны. После восьмого прокрута у янки пошла изо рта пена, после пятнадцатого – он окончательно «поставил кеды в угол». Потом Нестеров вызывал к себе и вставил по самые гланды. Типа мол, не могли что ли его потихому завалить? Отбрехались, что применяли нештатные меры воздействия для получения нужной оперативной информации. Короче, отделался предупреждением.
Часов в 8 вечера начался налет и мы поспешили в бомбоубежище. Вот черт! Сглазил-таки! Нет налетов, нет налетов! Сколько раз тебе говорить, Володя, не буди лихо пока оно тихо! Вот и дождался. Наше укрытие было возле «Памятника Импотенции» – высокий памятник возле Арт-Бухты. Народу собралось около
