Он открыл дверцу и выскочил из машины, направив ствол автомата в сторону дома.
Вдруг стрельба на несколько мгновений прекратилась, потом из-за забора донеслись крики, какие-то команды по-чешски, а затем снова громко и часто загрохотали выстрелы из пистолетов.
«Почему не слышно оружия Банды?» — заволновался Бобровский, но тут же, спохватившись, вспомнил о глушителях, навернутых на их немецкие МП-5.
Бобровский занервничал.
«Где же Банда? Почему он не возвращается? Ведь все, его обнаружили. Неужели он собирается принять бой со всеми охранниками сразу? Ведь это безумие!»
В волнении он ходил вокруг машины, не отрывая взгляда от забора и нервно сжимая рукоятку автомата.
Выстрелы не утихали. Весь двор был залит ярким светом нескольких прожекторов.
«Раз стрельба не прекращается, значит. Банда все еще там. Черт возьми! Может, его окружили?»
Бобровский подбежал к забору, но лишь беспомощно поднял голову вверх — он был намного ниже Банды, и забор такой высоты ему, технарю, а не боевику, преодолеть было явно не под силу.
Тогда он снова побежал к машине и, вскочив за руль, завел ее, чтобы быть готовым в любой момент отъехать, и снова выскочил из салона, в нервном ожидании прислушиваясь к звукам боя.
Вдруг грохнул взрыв, через мгновение — еще один, чуть глуше. Еще несколько редких пистолетных выстрелов и…
И наступила тишина.
После стрельбы и грохота она казалась не правдоподобной и… страшной.
Если бой закончен, значит, одна из сторон одержала победу. Но кто?
А потом, несколько напряженных минут спустя, из-за забора послышалась какая-то команда по- чешски. В ответ прозвучал другой голос, тоже — явно не Банды.
Все кончено?
Бобровского охватила нервная дрожь. Ему вдруг захотелось громко, совсем по-детски позвать: «Банда, эй! Отзовись! Ты где?» Ему даже показалось, что он крикнул, и он испуганно осмотрелся по сторонам, не засекли ли охранники и его.
Но было тихо.
Никого.
Смолкли даже голоса охранников во дворе виллы.
Бобровский потоптался у машины еще минут пять. Затем, не выдержав напряжения ожидания, вскочил за руль и резко рванул машину с места.
Прочь от этой виллы. Прочь от последнего приюта, который нашел Банда на этой земле…
Когда он спустя полтора часа еще раз проехал мимо виллы, там все было спокойно — прожектора выключены, свет в окнах дома не горел, и ни один звук не нарушал плотной ночной тишины.
Бобровский выключил двигатель, вышел из «Опеля» с автоматом в руках и несколько раз осторожно обошел особняк.
Никого. И ничего, что могло бы указывать на спасение Банды.
Теперь сомнений у него не оставалось — Банда погиб. Схватка с охраной оказалась слишком неравной…
В ту же ночь Бобровский на скором поезде «Прага — Москва» покинул город, бросив у отеля «Карл Инн» бесхозный теперь «Опель» Банды…
Это была катастрофа.
Мазурин и Котляров осознали то, что случилось, часов в десять утра, так и не дождавшись этой ночью звонка из Праги.
Ребята молчали, и означать это могло только полный провал.
Просидев в кабинете генерала до полудня и выпив еще бутылку водки, они молча, избегая смотреть в глаза друг другу, разъехались по домам отсыпаться.
У обоих было до странности одинаковое желание — застрелиться…
Бобровский привез в управление все — диктофонные кассеты с признаниями Рябкиной и Кварцева, полученную под расписку аппаратуру, свой автомат, оставшиеся командировочные доллары.
Он не привез только самого главного — архива.
Доказательства того, что все это правда, а не сфабрикованное дело. Тех самых улик, изобличающих господина Павла Гржимека. Документов, по которым можно было отыскать проданных детей и их настоящих родителей.
А главное — он вернулся без Банды.
Бобровского засадили за составление подробнейшего отчета, и его информацию подтвердила шифровка, полученная от пражского резидента. Тот сообщал, что на вилле действительно был ночной бой, некоторые трупы опознать невозможно, так как взрывом нескольких гранат тела были буквально разорваны на куски, а хозяин особняка хотя и ранен, но остался жив и совершенно не понимает, какова была причина нападения.
Сомнений больше не оставалось, и Котляров сделал для Банды последнее, что только мог, — он составил наградной лист: «За личное мужество» (посмертно).
Мазурин подписал представление, не раздумывая, презрев возражения кадровиков-крючкотворов — мол, Бондарович не в штате, не положено…
В конце рабочего дня в кабинете генерала Мазурина собрались Котляров и Бобровский. Черная весть заставила их забыть о субординации, и они выпили стоя, не чокаясь, прощаясь со своим погибшим товарищем Александром Бондаровичем.
IV
В первую минуту Алина не поверила.
Она просто не поняла, о чем идет речь. Целый день просидела в библиотеке, устала, как собака, голова забита только диссертацией — ведь ночное одиночество еще не подкралось к ней.
— Мамочка, прости меня, я так устала, что пока ничего не соображаю. Я немного отдохну, а потом мы поговорим, — машинально ответила девушка и повернулась, чтобы уйти в свою комнату, но вдруг резко остановилась в дверях и обернулась.
По лицу Настасьи Тимофеевны текли слезы.
Она держалась целый день, пока дочери не было дома. Она не позволяла себе расплакаться. Она слишком боялась за дочь и понимала, что ей нужна будет помощь матери.
Помощь…
Как, чем можно было помочь своей родной девочке, потерявшей любимого, потерявшей мечту, потерявшей все?!
Помочь можно было, только держа себя в руках.
Только спокойствием. Только нежностью.
Но больше сдерживаться Настасья Тимофеевна не могла. Она ведь тоже очень полюбила этого парня. Александр спас их дочь, вернул ее. И вот теперь он погиб…
И Настасья Тимофеевна расплакалась. А Алина, увидев слезы матери, сразу все поняла.
— Это правда, мама? — только и смогла произнести девушка. И в ту же секунду силы оставили ее, и она упала, потеряв сознание, на пороге своей комнаты…
Двое суток, не вставая, не разговаривая ни с кем, отказываясь от еды и лекарств, пролежала Алина в постели.
Она похудела, лицо ее осунулось и почернело.
Она не могла спать.
