В нашем доме поселилось четверо бывших советских журналистов. Первым занял студию Лева Дроздов. Затем с его помощью нашел квартиру Эрик Баскин, Мы с женой поступили некрасиво. А именно – пообещали взятку суперу Мигуэлю. Через месяц наши проблемы были решены. За нами перебрался из Бронкса Виля Мокер. И тоже не без содействия Мигуэля.
Взятки у нас явление распространенное. Раньше, говорят, этого не было. Затем появились мы, советские беженцы. И навели свои порядки.
Постепенно в голосе нашего супера зазвучали интонации московского домоуправа:
– Крыша протекает?.. Окно не закрывается?.. Стена, говорите, треснула?.. Зайду, когда будет время… Вас много, а я – один…
В этот момент надо сунуть ему чудодейственную зеленую бумажку. Лицо Мигуэля сразу добреет. Через пять минут он является с инструментами.
Соседи говорят – это все появилось недавно. Выходит, это наша заслуга. Как выражается Мокер – «нежные ростки социализма…»
Мы собирались почти каждый вечер. Дроздов был настроен оптимистически. Он кричал:
– Мы на свободе! Мы дышим полной грудью! Говорим все, что думаем! Уверенно смотрим в будущее!..
Мокер называл Дроздова:
«Толпа из одного человека».
Лично мне будущее представлялось туманным. Баскину – тоже. Мокер явно что-то задумал, но, хитро улыбаясь, помалкивал.
Я говорил:
– Существуют различные курсы – программистов, ювелиров, бухгалтеров…
Тон у меня был неуверенный. Мне было далеко за тридцать. Дроздову и Мокеру – под сорок. Баскину – за пятьдесят. Нелегко в эти годы менять профессию.
Мы слышали, что западные люди к таким вещам относятся проще. Был человек коммерсантом, разорился, пошел водить такси. Или наоборот.
Но мы-то устроены по-другому. Ведь журналистика, литература – это наша судьба! Наше святое призвание! Какая уж тут бухгалтерия?! И тем более ювелирное дело. Не говоря о программировании…
К нашим сборищам часто присоединялась местная интеллигенция. В том числе, конферансье Беленький, музыковед Ирина Гольц, фарцовщик Акула, экономист Скафарь, загадочный религиозный деятель Лемкус. Всех нас объединяли поиски работы. Вернее – хотя бы какого-то заработка. Все мы по очереди делились новой информацией.
(Впоследствии откровенничали реже. Каждый был занят собственным трудоустройством. Но тогда в нас еще сохранялся идеализм.)
Конферансье Беленький с порога восклицал:
– Я слышал, есть место на питомнике лекарственных змей. Работа несложная. Главное – кормить их четыре раза в сутки. Кое-что убрать, там, вымыть. подмести… Платят – сто шестьдесят в неделю. И голодным, между прочим, не останешься.
– То есть? – гадливо настораживался Баскин. – Что это значит? Что ты хочешь этим сказать?
Беленький в свою очередь повышал голос:
– Думаешь, чем их тут кормят? Мышами? Ни хрена подобного! Это тебе не совдепия! Тут змеи питаются лучше, чем наши космонавты. Все предусмотрено: белки, жиры, углеводы…
На лице у Баскина выражалось крайнее отвращение:
– Неужели будешь есть из одного корыта со змеями? Стоило ради этого уезжать из Москвы?!
– Почему из одного корыта? Я могу захватить из дома посуду…
Сам Эрик Баскин тяготел к абстрактно-политической деятельности. Он все твердил:
– Мы должны рассказать людям правду о тоталитаризме!
– Расскажи, – иронизировал Беленький, – а мы послушаем.
Баскин в ответ только мрачно ругался. Действительно, языка он не знал. Как собирался проповедовать – было неясно…
Бывший фарцовщик Акула мечтал о собственном торговом предприятии. Он говорил:
– В Москве я жил как фрайер. Покупал у финского туриста зажигалку и делал на этом свой червонец. С элементарного гондона мог наварить три рубля. И я был в порядке. А тут – все заграничное! И никакого дефицита. Разве что кроме наркотиков. А наркотики – это «вилы». Остается «телега», честный производственный бизнес. Меня бы, например, вполне устроила скромная рыбная лавка. Что требует начального капитала…
При слове «капитал» все замолкали.
Музыковед Ирина Гольц выдвигала романтические проекты:
– В Америке двадцать три процента миллионеров. Хоть одному из них требуется добродетельная жена с утонченными манерами и безупречным эстетическим вкусом?..
– Будешь выходить замуж, – говорил Скафарь, – усынови меня. А что особенного? Да, мне сорок лет, ну и что? Так и скажи будущему мужу: «Это – Шурик. Лично я молода, но имею взрослого сына!..»Тут вмешивался Лемкус:
– Вы просто не знаете американской жизни. Тут есть проверенные и вполне законные способы обогащения. Что может быть проще? Вы идете по фешенебельной Мэдисон-авеню. Навстречу вам собака, элементарный доберман. Вы говорите: «Ах, какая миленькая собачка!» И быстрым движением щелкаете ее по носу. Доберман хватает вас за ногу. Вы теряете сознание. Констатируете нервный шок. Звоните хорошему адвокату. Подаете в суд на хозяина добермана. Требуете компенсации морального и физического ущерба. Хозяин-миллионер выписывает чек на двадцать тысяч…
Мы возражали:
– А если окажется, что собака принадлежит какому-нибудь бродяге? Мало ли на Бродвее черных инвалидов с доберманами?
– Я же говорю не о Бродвее. Я говорю о фешенебельной Мэдисон. Там живут одни миллионеры.
– Там живет художник Попазян, – говорил Скафарь, – он нищий.
– Разве у Попазяна есть собака?
– У Попазяна нет даже тараканов…
Экономист Скафарь хотел жениться на богатой вдове. Он был высок, худощав и любвеобилен. Кроме того, носил очки, что в российском захолустье считается признаком интеллигентности.
Мы интересовались:
– Что же ты скажешь невесте? Хай? А потом?
Скафарь реагировал тихо и задушевно:
– Подлинное чувство не требует слов. Я буду молча дарить ей цветы…
Вновь подавал голос загадочный религиозный деятель Лемкус. Когда-то он был евреем, выехал по израильским документам. Но в Риме его охмурили баптисты, посулив какие-то материальные льготы. Кажется, весьма незначительные. Чем он занимается в Америке, было неясно.
Иногда в газете «Слово и дело» появлялись корреспонденции Лемкуса. Например: «Как узреть Бога», «Свет истины», «Задумайтесь, маловеры!»
В очередной заметке Лемкуса говорилось:
«Как замечательно выразился Иисус Христос…» Далее следовала цитата из Нагорной проповеди…
Так Лемкус похвалил способного автора.
Лемкус творчески развивал свои же идеи:
