– Учти, у меня мало времени. У нас вообще мало времени. Пока в это дело не вмешалась СД, мы еще можем кое-что сгладить. Но при условии полной откровенности с вашей стороны. А вмешается СД, тогда ваша песенка спета. Тогда вас ничто не спасет.
«Понятная песня, – подумал Агеев. – Забрасывает надежду».
Нет, пожалуй, надеяться уже не на что. С этой книгой они его прихлопнули основательно. Тут он промазал грандиозно и, кажется, за это поплатится жизнью. Но и Мария тоже. Хотя бы удалось как-нибудь оттянуть время...
– Видишь ли... А нельзя ли сесть? У меня ведь нога...
– Садись. Вон бери стул и садись.
Агеев присел на один из двух стульев, стоявших у стены напротив стола начальника.
– Тут такое дело, – напряженно соображая, начал он. – У меня однажды ночевал человек. Я ведь жил в сараюшке, наверно же, вы там видели, на топчане. А он полез на чердак. Назвался знакомым хозяйки...
– Так, так... Ну? – нетерпеливо поторопил его Дрозденко. – Какой человек? Как фамилия?
– Не назвался. Сказал, из деревни.
– Из какой деревни?
– Не сказал. Я не спрашивал.
– Не спрашивал, а пустил! Да знаешь ли ты, что на этот счет есть приказ полевого коменданта. За предоставление ночлега без ведома власти расстрел.
– Не знал. Я же нигде не бываю, приказов не читал.
– Ну а дальше?
– Он утром ушел. Может, он и брал книгу.
– Врешь! – ударил кулаком по столу Дрозденко. – Врешь! – крикнул он и вскочил со стула. – Взрослый мужчина, средний командир, а выкручиваешься, как подлая сука! Совести ты не имеешь, простого солдатского мужества. Трусишь, как пес! Ведь связан с лесом, принимал оттуда посланцев. Оттуда и тол. Для диверсий на станции!
Агеев спокойно выслушал эту гневную тираду Дрозденко и усмехнулся. Этот подонок еще взывает к чести и уличает его в отсутствии совести. Надо же! Агеев слегка удивился. Он уже начал успокаиваться после ухода Марии и почувствовал, что, несмотря на показной гнев, все-таки у Дрозденко не было полной уверенности в своих крикливых словах, все-таки в его душу, кажется, закралось сомнение. Для начала это было неплохо, и он, улыбнувшись, сказал:
– Конечно, ты можешь думать как тебе угодно. Как проще! Но вряд ли так будет лучше для пользы дела.
Дрозденко, похоже, опешил.
– Для какого дела?
– Для вашего же дела. У меня-то какое дело? Я сапожник.
Дрозденко уселся за стол, большой пятерней беспорядочно взъерошил темную чуприну на голове.
– Скажи, где ты с ней снюхался?
– С кем?
– С Марией.
– И вовсе я с ней не снюхался. Я даже не знаю, что ее зовут Мария.
– А сумка? – опять насторожился Дрозденко.
– Не знаю я этой сумки. Впервые вижу.
– Тэ, тэ, тэ! – передразнил его начальник полиции. – Вот на этой сумочке она и погорела. И ты вместе с ней тоже. Отвертеться вам не удастся.
– Что ж, – вздохнул Агеев. – Раз вы так решили...
Дрозденко с сигаретой во рту перебрал какие-то бумаги на столе, отыскал исписанный лист.
– Опиши внешность того, кто ночевал.
«Ага! – радостно подумал Агеев. – Все-таки клюнул! Не мог не клюнуть...» И, напрягая воображение, он начал описывать.
– Значит, так. Был вечер, моросил дождичек. Он и постучал, я открыл. Сказал: от Барановской.
– Так и сказал: от Барановской? – недоверчиво, сквозь дым покосился на него Дрозденко.
– Так и сказал. Я еще спросил: как она? Он говорит: в порядке.
– А где в порядке?
– Этого не сказал.
– Какого примерно возраста?
– Ну так, среднего, – медленно говорил Агеев, вдруг сообразив, что, возможно, они начнут добиваться от Марии сведений о дядьке, давшем ей корзину с «мылом». Вот если бы ее показания совпали с его... Видно, для этого надобно описывать ночлежника как можно неопределеннее. – Знаешь, было темно. Но, кажется, среднего.
– Во что одет?
– Одет был в какую-то куртку, то есть поддевку или, возможно, плащ...
– Так плащ или куртку? – не стерпел Дрозденко.
Он уже принялся записывать его показания и, видно, не знал, как записать.
– Черт его, трудно было рассмотреть. Если бы знать...
– А обут как?
– Обут вроде в сапоги. Или, может, ботинки...
– Не лапти?
– Может, и лапти... Хотя нет, не в лапти.
– Так сапоги, ботинки или лапти? Что записать?
– Вроде ботинки. Было плохо видно...
Дрозденко швырнул на стол карандаш.
– Говно ты, а не свидетель. Ни черта запомнить не мог. Или сказать не хочешь, выкручиваешься?
– Я не выкручиваюсь.
– Ну а разговаривал он как? По-русски, по-беларусски?
– Смешанно, – сказал, подумав, Агеев. – Слово так, слово этак.
– Поимей в виду, – строго сказал Дрозденко. – Допустим, ты кого-то покроешь, кого-то уведешь из петли. Но тем самым ты поставишь под петлю другого. Возможно, невиновного! Ты думал об этом, давая свои показания?
– Я никого не покрываю. Мне некого покрывать, – сказал Агеев и замолчал.
Тут, пожалуй, Дрозденко был прав, подумал Агеев, такая опасность существовала. Сам того не желая, он мог кого-то и сгубить. Но как тогда ему вывести из-под петли ту, над которой эта петля нависла вплотную? Вот сволочная ситуация, думал Агеев: не погубив одного, не спасешь другого.
– Вот что! – помедлив, сказал Дрозденко. – Мы будем копать. Но ты особенно не надейся, на тебе петля! Только еще не зашморгнулась. Еще из нее можно выскользнуть, если во всем чистосердечно признаться. И всех выдать. Всех ваших сообщников. Которых ты покрываешь. И которые тебя покрывать не будут, можешь быть уверен. Они не дураки. Особенно там, в СД. Там переломают кости, и все откроется. Как на ладошке. А потом всех в яму.
– Что ж, спасибо и на том, – горестно вздохнул Агеев. – Только я тут ни при чем. Да и Мария тоже.
– Считаешь, и Мария тоже?
– Конечно, ни при чем. Обдурили на базаре. А она что, девчонка.
– Утверждаешь?
– Что утверждать? И так ясно, – сказал он и поглядел во вдруг загоревшиеся глаза Дрозденко. Начальник полиции живо вскочил за столом.
– Ага! Вот-вот! Вот этого я и ждал. Когда ты начнешь ее выгораживать. Значит, она с тобой! И ты ее выдал! И себя тоже!
– Да я ничего, – поняв, что допустил оплошность, с деланным спокойствием сказал Агеев. – Что мне Мария...
– Нет, не что! Не что! Ты с ней был в связи. Ты спал с ней! Где, скажи, она месяц скрывалась? – во все
