Эльфийка отстранилась на шаг:
— Я тебя спасла! И ты говоришь, что это гадко? Вот уж, действительно, мужская неблагодарность! Или думаешь, я солгала? В таком случае, присягаю своим происхождением.
Он кивнул, хотя и без того верил собеседнице — сделка с Йонехом изначально казалась подозрительной и СЛИШКОМ выгодной. Но всё-таки даже из благодарности к Лите Торой не стал лукавить. Он лишь вздохнул и пояснил:
— Конечно, гадко. Разве нет? Зачем эти интриги? Не устраивает муж, так не живи с ним. Уйди. Найди другого. Сила вас всех возьми! Да вообще не выходи замуж! Живи, как вздумается. Ты молода, красива, богата, бессмертна, зачем менять пелёнки чужого ребёнка? Зачем подсыпать мужу алтан-траву, мстить свёкру, нести печать унижений через всю свою невыразимо долгую жизнь?
Лита с трепетом слушала, и глаза её постепенно становились всё больше и круглее, наполняясь истинным ужасом. Наконец, когда Торой замолчал, она прошептала с восторгом и страхом одновременно:
— Волшебник, теперь я понимаю, почему тебя низложили… Для тебя не существует никаких условностей, обязанностей, долга… Как ты можешь так жить?
Торою показалось, будто мир пошатнулся. Ему-то думалось, что всё, произнесённое мгновение назад — самые насущные азы порядочности, которые способно понять любое, даже самое бестолковое создание. А на деле выходило, что он бунтарь — инакомыслящий и опасный.
Лита замерла в двух шагах, посматривая на мага с нескрываемым интересом. Обычно так смотрят на какого-нибудь редкого гада — змею или паука — с любопытством, страхом и отвращением одновременно. Наконец, эльфийка шагнула к волшебнику и вдруг (Торой даже растерялся), прильнула к нему всем своим безупречным телом. Пробежалась ладонями по волосам и небритым щекам, а потом притянула за затылок и припала поцелуем к губам.
Скорее от растерянности, нежели осознанно, чародей обнял гостью за талию, но сразу же отстранился. Тороя переполнило чувство непонятной гадливости — она целовалась, словно кабацкая девка, с исступлённой пылкостью и каким-то ожесточением впиваясь в его рот. Волшебник невольно вытер губы.
Лита с удивлением смотрела на него, вскинув тонкую бровь. Казалось, ей непонятно, отчего он так себя повёл, отчего оттолкнул её — красавицу, которая сама сделала первый шаг? Прекрасной эльфийке, мучимой ревностью и обидой, хотелось отомстить мужу, причём отомстить именно с человеком (в конце концов, он же изменил ей с человеческой женщиной?). Лита понимала, что другого шанса на месть ей в ближайшее время не представится, а тут вот он — молодой красивый инакомыслящий чернокнижник. Тем больнее хлестнёт Натааля её поступок, ведь он поймёт, что в объятия незнакомого чужака жену толкнула именно обида. Что ж, пусть чувство вины и одиночества сломит его окончательно, если не сломило ещё горе по умершей любовнице.
Торой понял всё. Он чутьём осознал причину поступка рыжеволосой эльфийки. Осознал и оттолкнул. Оттолкнул потому, что теперь она была ему так же неприятна, как её свёкор, муж и многочисленные родственники. Волшебник посмотрел на красавицу гостью и неожиданно понял, что ни дивные локоны, ни безукоризненность черт не делают её больше привлекательной. Наоборот, вся она стала какой-то кукольной, приторно-безупречной, лишённой малейших недостатков и этим глубоко неприятной.
— Лита, уходи. — Он отступил на шаг. — Спасибо за предупреждение. А теперь прости злобного некроманта, у него проблемы с воспитанием.
И Торой самым галантным жестом указал красавице на дверь. Глаза эльфийки вспыхнули обидой, злобой и чем-то похожим на презрение:
— Да уж. Вижу. — Прошипела она и добавила: — Всё-таки те, кто тебя низложили, были правы.
С этими словами бессмертная красавица круто развернулась и, распахнув двери спальни, гордо прошествовала вон, сверкая на солнце медными локонами.
Торой смотрел, как она удаляется, проходя бесконечную анфиладу комнат, как распахиваются под хрупкими руками высокие двери, как проносится по комнатам долгожданный сквозняк, как снова трепещут под невидимым ветерком многочисленные занавеси, как дурманно стелется по покоям аромат ониц и слабый свет народившегося дня. Он смотрел, как изящная, словно фарфоровая статуэтка, женщина исчезает за всплесками реющих по ветру шелков. Смотрел и понимал, что отныне презирает эльфов. Да, с этого дня он всей душой
Из плена невесёлых воспоминаний маг вынырнул обратно в мистический полумрак «Перевёрнутой подковы». В свете зелёного огонька он недовольно поморщился и решил, что явно выбрал не самое лучшее время вспоминать семейку сумасшедших эльфов.
Люция и Илан по-прежнему мирно посапывали в тишине маленького покойчика. Болотный светляк, наконец-то, почувствовал хозяйку и радостно просиял. Свет огонька сделался увереннее и ярче, а сам он без раздумий торопливо улетел прочь от Тороя, чтобы преданно повиснуть над головой ведьмы, переливаясь всеми оттенками изумрудного. От этого в комнате стало значительно светлее, хотя за окном, как и прежде, держались лиловые сумерки. Маг задумался на секунду. Он бродил по покоям не менее четверти часа, и за это время уже должно было бы рассвести. Однако холодный полумрак и не думал рассеиваться. Волшебник покачал головой, гадая, что за чудеса происходят в природе по велению загадочной далёкой ведьмы.
За спиной Тороя сонно заворочалась на своём ложе колдунка. Она натянула одеяло до самого подбородка, улеглась поудобнее и продолжила сладко сопеть, оставив на подушке только растрепавшуюся каштановую косу.
— Подъём! — бодро скомандовал Торой и потряс девушку за плечо.
Ведьма что-то недовольно пробурчала и даже попыталась стряхнуть надоедливую руку со своего плеча, но, наконец, вынырнула-таки из своего убежища и даже открыла один глаз, в свете волшебного огонька кажущийся пронзительно-зелёным. Несколько мгновений глаз этот пытливо изучал Тороя, а потом его обладательница сонно спросила:
— Чего тебе?
— Поднимайся, пора. — Прошептал маг, стараясь не разбудить мальчика.
В сиянии болотного светляка волшебник был похож на неприкаянного баньши — кожа отсвечивала зелёным, по лицу метались тени. Кто-то другой на месте Люции испугался бы спросонок, но ведьма с детства привыкла к обманчивому свету изумрудного огонька. А потому она лишь потёрла глаза и пробормотала, сквозь зевок:
— Сейчас, сейчас!
Однако волшебник словно не услышал уверения сони:
— Там на софе тёплые вещи, переодевайся и укутай мальчишку. — Он на секунду задумался и с сомнением добавил. — Только постарайся, чтобы он не проснулся, а то начнёт реветь…
Люция согласно кивнула:
— Ага… А ты-то куда? — и она испуганно приподнялась на локте, видя, что спутник собирается покинуть комнатушку.
— На кухню, за едой, — проворчал он, — надо же что-то прихватить в дорогу.
— А-а-а… — и ведьма, успокоенная ответом, снова плюхнулась на кровать.
— Поднимайся, я сказал! — шёпотом рявкнул на неё Торой. — Мигом!
И, больше не глядя на вздорную ведьму, волшебник покинул номер.
На кухне чародей, не глядя, побросал кое-какую снедь в небольшой холщовый мешок и снова отправился наверх торопить копушу Люцию. Он ещё успел подумать о том, что ведьма, судя по всему, излечилась от нанесённой кхалаями раны. Во всяком случае, она хотя и выглядела бледненькой, но на умирающего, мучимого болью человека походила мало. Точнее совсем не походила. Это радовало, поскольку означало, что беглецы смогут удирать из города во все лопатки, а не тащиться, хромая.
Что-то неведомое подгоняло, подхлёстывало волшебника, подсказывало необходимость торопиться. Даже сердце и то отчаянно колотилось, обмирая от каждого шороха. Уж не потому ли, едва только маг занёс ногу над первой ступенькой, левый висок взорвался резкой болью?
