понял слишком поздно.
Прибор в руке «замшевого» оказался не генератором ультразвука. Вернее, не одним лишь генератором. Но заодно и импульсным парализатором – какой-то неизвестной мне модели, повышенной мощности и радиуса действия.
Я смотрел на свою застывшую руку с «горчичником», казалось, целую вечность, – безуспешно пытаясь шевельнуть хотя бы пальцем, лежащим на спусковом крючке. А потом вечность неожиданно кончилась, и пластиковый псевдопаркет доктора Литвинаса полетел навстречу моему лицу.
Там же, чуть позже
Рот доктора был приоткрыт, из угла его ползла, пересекая щеку, густая и вязкая капля крови, а в глазах Литвинаса застыло бесконечное удивление. Словно он никак не мог взять в толк: да как же это меня, такого изворотливого и хитрого, да еще обладающего таким мужественным лицом, физиономией настоящего мачо, – взяли и так вот запросто пристрелили?
А вот так и пристрелили. Не задумываясь. Точно так же пристрелят и меня, причем очень скоро.
Пастушенко и замшевого господина я не видел – не позаботились они положить меня на полу, рядом с доктором, так, чтобы угодить в мое поле зрения. А голову повернуть я не мог, мускулы шеи не отошли от парализующего шока.
Очень скоро отойдут, через минуту, максимум две, – но, увы, к тому времени нужда в них пропадет. Трупам не положено вертеть головой и вообще пользоваться мышечной тканью. Трупы должны лежать и тихо-мирно разлагаться.
Вообще-то целиком и полностью в режиме «А» импульсник мышцы не парализует, иначе бы не стал он так популярен среди государственных служб и несознательных частных граждан, специализирующихся на захвате людей. Сердце и легкие у меня функционировали исправно, и вполне работоспособными остались веки – мог, при желании, смотреть на труп Литвинаса, а мог и не смотреть. Хоть какая-то степень свободы…
Губы и кончик языка тоже оставались относительно свободными – откликались на команды мозга, но вяло и неохотно. И тем не менее я упрямо шевелил губами, словно собирался вставить свою реплику в разговор Пастушенко и замшевого.
Разговор, надо сказать, того стоил, ибо напрямую касался моей персоны.
– Пристрели его, – и в багажник, – скомандовал Пастушенко.
– Чего ради тачку марать?! – возмутился замшевый.
Эх, так бы вот встал и с благодарностью пожал ему руку! Правильно, ну зачем пачкать багажник? Куда проще погрузить пленника туда живым, связанным. И машина останется чистой, и у меня кое-какие шансы появятся.
– Предъявим Стережному, – объяснил Паша. – Он сказал, что без доказательств не поверит. Один раз, дескать, уже отрапортовали, – а клиент жив-здоров.
– Ну и что? Зачем столько мяса тащить? Хватит и головы. В пакет положу, не натечет.
– Не надо, все-таки… – неуверенно начал Пастушенко и не договорил.
Что, Паша, ностальгия замучила? Вспомнил былые курсантские годы? Ты меня растрогал… Что же, если появится возможность убить из вас кого-то одного, это будешь не ты. Ну а если двоих… уж извини, но жизнь – суровая штука.
– Ничего, ничего, – гнул свое замшевый. – Я ему за Гриньку живому башку отчекрыжу! Тот хоть и баклан был, но сработались за два года, пока еще нового натаскаю…
– Как знаешь, – сдался Пастушенко.
– Слышишь, сука? – обратился замшевый ко мне.
И небрежно, ногой, повернул моё неподвижное тело. Теперь я лежал не на боку, на спине.
Замшевый нагнулся, всматриваясь мне в лицо. И подробно изложил дальнейшую программу нашего общения:
– Сейчас найду пилу какую-нибудь у клистирной трубки – и голову отпилю. Тебе. Медленно. Понял?
Губы мои беззвучно шевелились, и замшевый садист расхохотался, уверенный, что я пытаюсь возразить против его намерений. Он еще хохотал, когда изо рта у меня показалась крохотная, три сантиметра длиной, пластиковая трубочка. Обрезок самой обычной соломинки для коктейля.
Я резко выдохнул – через трубочку. Хохот мгновенно смолк. По телу замшевого пробежала судорога, он начал клониться ко мне, всё ниже и ниже. Зарядом для моей соломинки служил крохотный прозрачный шарик – точно такой же, как в зажигалке, использованной на заросшем борщевиком поле.
Именно за этот коронный трюк, за это ноу-хау меня и прозвали Гюрзой – хотя, вроде бы, плеваться ядом имеют обыкновение не гюрзы, а кобры. Но придумавшие прозвище ребята из ДОН были не сильны в ботанике.
– Ты что? – встревоженно спросил Пастушенко, ничего не увидевший и не понявший.
Обхватил замшевого за плечи, распрямил. Сейчас сообразит, в чем дело, и пристрелит меня… И отчего я не имею привычку носить над десной сразу два обрезка соломинки?
Что-то серебристо сверкнуло в воздухе, и Пастушенко издал негромкий странный звук: «э-э-у-у-у…» Рука его потянулась к лицу и не смогла дотянуться, скрюченные пальцы хватались за воздух в нескольких сантиметрах от щеки…
А из глазницы у Паши торчал металлический предмет. Насколько я понимаю, рукоять самого обычного медицинского скальпеля.
Там же, чуть позже
Я был слеп, словно крот. И надо мне носить очки с громадными, как у Пулковского телескопа, линзами.
Как же я мог посчитать ее некрасивой?! Она была прекрасна. Прекрасна, как богиня мести, – обнаженная, с растрепанной прической «взрыв на прядильно-ниточной фабрике». В правой руке спасительница сжимала некий медицинский инструмент – то ли хирургическое долото, то ли распатор. В левой – еще несколько инструментов, изначально предназначенных спасать, но не отнимать жизни.
Богиня. Богиня Диана со своими дротиками. Или дротики были у кого-то другого? Неважно. Она была прекрасна, и я вполне мог исправить первоначальное упущение и влюбиться, – но мешало одно обстоятельство: богиня пристально меня разглядывала. В божественном ее взоре явственно читалось сомнение: не стоит ли присоединить к трупам, живописно раскиданным в холле, и мое бездыханное тело?
Никаких возможностей воспрепятствовать такому повороту событий у меня не было. Мышцы постепенно возвращались в рабочую форму, но слишком медленно. А как спасительница умеет метать острые медицинские предметы, мог бы засвидетельствовать Пастушенко, – на Страшном суде или спиритическом сеансе, разумеется.
– Кто такой? – спросила богиня.
Излагать какую-либо из многочисленных легенд не имело смысла. Я вспомнил про шрамчик, обнаруженный покойным Литвинасом на бедре богини, и ответил чистую правду:
– Майор Владислав Дашкевич, УСБ ФСР. Последний год – майор запаса.
Богиня наморщила лоб, словно припоминая что-то, и неуверенно спросила:
– Гюрза?
– Гюрза, – подтвердил я.
Вот она, слава…
А затем девушка сделала странную вещь: попыталась прикрыть руками свои божественные прелести. Странную, ибо до сих пор нагота не смущала ее ни в малейшей степени. Да и в самом-то деле, зачем стесняться людей, которых успешно превращаешь в покойников?
Она стремительно шагнула к окну, рванула вниз штору. И дальнейший разговор вела, облачившись в некое подобие индийского сари.
– Слышала о тебе от Циклопа, – пояснила девушка.
Циклоп… Чистильщик, работавший с нами в Крайне… Тесен мир.
– А я – Стружка, – представилась богиня совсем не божественным именем.
– Тоже из донских? – уточнил я, пытаясь сесть. Удалось.
Она помотала головой:
