Я соединяюсь с Всесоветом, с его картотекой, и считываю данные: «Томашек Дж. Глен: планета Виргус — хирургическая селекция, разработка методики направленного воспитания животного и растительного мира молодых планет. Возраст пятьдесят лет. Рост высокий, полнота выше нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер. Член таких и таких-то ученых обществ». (Список работ.)
Вот карточка Штохла.
Перечисление изобретений — огромнейший список.
И вдруг Зло, вдруг преступление. Что это? Взрыв души Штохла, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?… Жесткими правилами жизни покинутой планеты?…
И вдруг мне стало одиноко — Тим еще далеко. Тогда позвал Голоса. Они пришли сразу, будто стояли и ждали за моей спиной. Сколько уверенности принесли мне они.
— Так, мальчик, так, — твердили они. — Действуй, но не спеши.
— Дело интересное. Бери Знание, Знание, все крохи его, — напоминал другой. Стихли. Переводят дыхание. И снова:
— Я, Аргус-3, я поспешил на Мюриэль и упустил интересный поворот дела. У тебя Мелоун. Ты не забыл его?
— Предлагаю внимательно рассмотреть семь сторон этого вопроса. Не спеши, нужно вызревание дела в ближайшие часы.
— Точнее уясни себе Закон.
— Я Аргус-11, пытался с молодым задором переделать людей и сломал их волю. Береги человека!
— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…
— Я, Аргус-7, столкнулся с случаем, когда преступник за простым нарушением скрывал преступление более опасное, вызванное тоской по Земле. Понимаешь, он привез гены земных животных…
— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…
С ними я решил так: Закон, в конце концов, требует лишь нормального поведения. Норма, конечно, меняется. Одно дело жить в городишках, другое — здесь, на диких планетах. Но меняется норма только в одну сторону — требует большего.
А теперь мне нужны дневники Глена. Они, как я вижу, хранятся у Дж. Гласса, эскулапа и биохимика.
Я перешел через мостик (текла подземная черная речка, в ней булькали какие-то белые и плоские). Щелчком сбил в воду железную финтифлюшку, приклеенную к перилам. Прошел к колонистам.
Их коридор огромен. Он тает в голубом свете, дышит теплым сухим воздухом. И двери, много цветных дверей.
У входа в него я наткнулся на Ники. Тот брел мне навстречу. Он сгорбился, опустил усы антенн: вид предельно унылый.
— Спасибо за поручение, — задребезжал он. — Поручил слежку честному роботу. Спасибо, уважил, благодарен, рад, счастлив, на седьмом…
— Что ты узнал?
— Ничего.
— Как они здесь?
— Никак! — огрызнулся Ники и скрутил антенны в презрительные спирали.
С ним начинаем обход. Первая дверь — красная, в бегающих квадратиках. Они то рассыпаются, то строятся в большой ромб.
Я постучал — дверь отступила передо мной, показала комнату. Вокруг стола сидели жирные парни — играли в карты. Увидев меня, они почему-то скинули их на пол.
Я вошел. Здесь царила роскошь. Стены мерцают. Парящее электрическое одеяло (о таком мечтает чудило Тим). Пузырчатые кресла. Статуэтки из тех, что оживают от кнопки и творят черт знает что. Ковры толстые, рыхлые, словно лесные мхи.
На столе — грибы в блюде. Фиолетовые, те, что на глазах съедают каждый мертвый обломок дерева (а я вижу в них алкалоид типа мескалин. Вот оно как!).
Игроков четверо. Комбинезоны с отливом металла. Вид типичных колонистов, свирепо хватающихся за работу: тяжелые подбородки, взгляды, бицепсы. Но толсты…
Вообще, такой отличной коллекции волевых подбородков, какие были собраны здесь, я прежде не видывал.
Я сел к столу и стал разглядывать их — одного за другим. Авраам Шарги. Кожа хранит меланезийскую синеву, лоб тяжелый, губы тяжелые, подбородок, взгляд пронзительный. Пригодится.
Иван, фамилия — Синг. Изящен и… бесполезен.
Курт Зибель: подбородок, взгляд, плечи, бицепсы, трицепсы, неприязнь.
Прохазка (фамилия необычайно плодовитая — для космоса, все время на нее натыкаюсь). Подбородок, взгляд, брови словно усы Тимофея.
И вдруг мне стало жалко тех женщин, что будут любить этих четверых.
— Веселитесь? — спросил я.
— Хэлло, Звездный, — сказали они. — Убиваем время.
И, приветствуя мое звание (наконец-то догадались), привстали и шлепнулись обратно. И кресла заворочались, приспособляясь к новому положению их задов, массируя эти зады. Меня стали угощать.
Была выставлена бутылка вина, из холодильника извлечена парочка жареных цыплят. Гм, гм, еда колонистов.
— Пейте, ешьте, — говорили мне. — Все здешнее, все искусственное, все превосходного качества.
Я снова поел с удовольствием. Обгладывал пластмассовые косточки — техника виргусян безупречна и в мелочах. Разные планеты в разное время пришли в Коллектив. Виргус — последним. Они там и до сих пор индивидуалисты, хотят своей техникой доказать, что-де могут все на свете.
— Живете весело, — сказал я. — А должны осваивать плато. И ведь не царапнули землю. Верно? Почему?
Четверка оживлялась, даже пыталась встать. Это было внушительное зрелище.
— Там ад! Красный ад, синий ад, зеленый ад (Прохазка).
— Хозяина не видели? Мы его поддерживаем (Шарги).
— А грибы, — спрашиваю я, — зачем?
— Грибы ерунда, можно взять «прямун» и сгонять на болото (Прохазка).
— Ха-ха-ха!
— Там забеспокоились? (Шарги воздел глаза к потолку.)
— Верно понимаешь. До встречи.
…Следующие три комнаты были пусты. В четвертой сидел за столом лысый мужчина лет сорока, точнее, сорока трех, Свитер. Подбородок. Плечи. Бицепсы. Обстановка без грибов, цветов и статуэток. На столе — разобранный мини-двигатель.
Это он радировал.
Мужчина (Эдуард Гро, 44 года) помахал мне рукой: извините, мол, не здороваюсь, выпачкался машинным маслом.
Но опасения его самые унизительные. Например, ему кажется, что я его ударю. Неужели Штохл их еще и поколачивает?
— Вы Аргус? — выдавил наконец мужчина.
— Как будто. Там, — словно Шарги, я кидаю взгляд в потолок. — Там приняли ваш сигнал. Вы
