полное имя своего детища: робот электронный Томского института автоматики и электромеханики (уже строили первые модели биомеханических систем, так что эпитет «электронный» вовсе не был лишним).
Малинин участвовал в этих испытаниях, и это казалось мне естественным: нужно же было научить Рэтикуса водить комбайн. На второй или третий день после приезда я начала понимать подлинную роль Вальки во всей истории с испытаниями. Да, не мог он похвастать знанием структуры кристаллических ячеек и межмолекулярных барьеров, не читал книг и журналов по кибернетике, да что журналов — ив простейшей рефлексной схеме автоблокировки не смог бы разобраться он самостоятельно. Но зато золотые руки были у комбайнера Валентина Малинина. И потому, пока инженеры спорили между собой, ругали авторитеты и ездили в районный центр для телефонных переговоров со своим и смежными институтами, Малинин доводил Рэтикуса до кондиции.
Он заслужил полное доверие инженеров после маленького происшествия, которое могло бы остаться незамеченным, не имей оно прямого отношения к одной из основных проблем кибернетики.
Как-то ранним утром обнаружили Рэтикуса на берегу нерестового пруда с удочкой в руках (да, в руках — иначе трудно сказать). Не то чтобы его не видели там раньше. Видели. Но никому в голову не могло прийти, что так быстро Валька Малинин его для рыбной ловли приспособит.
Для маскировки, а может быть, из простого озорства на спину Рэтикуса повесил он зеленый стандартный плакат: «Ловля рыбы запрещена». Вызвали, конечно, Малинина на собрание и, хоть прудовое хозяйство было в состоянии не очень хорошем — руки не доходили, так что и ущерба фактически нанести ему было невозможно, проработали за любовь к ухе основательно.
На собрание и инженеров пригласили: разве не их дело за Рэтикусом присматривать? А тех больше всего заинтересовало, как логически мыслящая машина, человекоподобная по существу своему, могла выполнять две противоречащие друг другу команды. Одна из команд — плакат, который не разрешил бы Рэтикус повесить себе на спину, не ознакомившись с его содержанием, вторая — Валькины поучения, как лучше лесу забрасывать, наживку на крючок крепить, за поплавком смотреть.
Секрет был прост. Показал Малинин, какие рычажки отрегулировать, какие контакты отогнуть, чтобы работала человекоподобная машина как надо. Похвалили инженеры ею за сообразительность, сказали, что учтут это в работе.
С тех пор часто можно было видеть вместе с Рэтикусом и Малинина. И заметили многие: черноглазая Галя, почтальон совхоза, вроде бы обижаться стала на Валентина, слишком уж много времени, мол, уделяет он роботу и никого-то вокруг словно не замечает.
…Кончалась моя командировка. Валдай дарил мне последние ясные вечера, когда где-то возникала почти неслышная протяжная песня или дальний гудок электрички мерил своим эхом синюю дымку над лесной далью, живую, как волшебное стекло. На полях зажигались все новые огни, лучевые комбайны плыли по теплым волнам земли, точно марсианские корабли.
В последний мой день опять сидели мы вместе, и бригадир Кузьмич рассказывал какую-то нескончаемую сагу о жизни предков и потомков, о мире и войне, о пользе зеленых листьев, скота, зверя и овоща всякого. И дошел он в своем рассказе в пятый или шестой раз до наших дней, Рэтикуса помянул и инженеров, но устал, видно, от рассказа и промолвил со вздохом:
— Э, да разве в наше время такие инженеры были. Да они, бывало, своими руками все…
Но перебил его Валька Малинин, видно, не раз воспоминания о прошлом кончались вот так же, и проступала уже выпукло немудреная мораль саги.
— А что, бригадир, не пойти ли нам лучше поработать, а то норму не дадим — кому, как не тебе, перед начальством отвечать да авансы для бригады выпрашивать?
…Утром, за два часа до отъезда, разбудил меня шум мотороллера, прыгавшего по ухабам. Вел мотороллер Рэтикус. На руке у него небрежно болталась сумка, которую мне приходилось видеть у Гали- почтальона. Я отчетливо слышала, несмотря на щелканье мотора, как мурлыкал Рэтикус со знакомой Валькиной интонацией: «Валдай ты мой, Валдай…»
О ЕГО РОЖДЕНИИ
Многие инженеры предпочли бы один раз увидеть, а может быть, и потрогать обводы корпуса универсального робота, руки, совсем как настоящие, плотную упаковку микросхем, чем читать скучные отчеты. Тем более относится это к людям обычным.
Внешность же Рэтикуса ни о чем особенном не говорила, не блестел он никелем и армированными цветными клавишами, рабочий был у него вид, будничный, и не выражением какогонибудь потустороннего вдохновения подкупали его глаза-датчики, но прописанной в них деловитостью, собранностью и честностью.
Стоило открыть панель — даже школьнику становилось ясно: много людей, да что людей — целые конструкторские бюро должны были участвовать в его создании. Так он и родился, и трудно, пожалуй, было бы собрать всех сразу, кто рассчитывал, чертил, планировал Рэтикуса.
Пришел долгожданный день — акты о многочисленных испытаниях подписаны и утверждены, описания оттиснуты во множестве экземпляров, сданы в редакции последние статьи.
Рэтикус оправдал надежды, нет, лучше сказать — доверие, давших ему путевку в жизнь. На испытаниях ему приходилось водить комбайны и автомобили, управлять прокатным станом, просматривать и реферировать журналы.
Тесно было в конференц-зале на собрании, напоминавшем выпускной вечер. Один из ведущих конструкторов, Тропинин, упомянул в выступлении и об электронной черепахе Уолтера, и о моделях персептров, и о проблеме распознавания речи.
— С самого начала мы были сторонниками высоких требований к разумной машине, — сказал он в заключение. Анализ фонем, этих кирпичиков, из которых построены слова, указал путь создания экономических и простых устройств.
Делались и завуалированные попытки объявить Рэтикуса «незаконнорожденным». Машина, мол, слишком уж проста, чтобы быть перспективной, не воплощает в себе принципиально новых идей, а иллюстрирует частное решение, тривиальную структуру, вытекающую из общих закономерностей, открытых в свое время, однако, сторонниками этого же скептического взгляда. Общие закономерности не нашли, к сожалению, применения. Так как испытания Рэтикуса прошли успешно, то дело, в общем, обстоит плохо: настоящие машины, за которые нужно было браться конструкторам, окажутся забытыми на неопределенное время, что не может не сказаться отрицательно на развитии многообещающего направления кибернетики.
В целом эта точка зрения формулировалась с трибуны деликатно, без особого акцента. Горячий ее сторонник — аспирант Н.У.Краюхо пытался придать конфликту остроту.
— Многие не только не принимают, но и не понимают нашей точки зрения, — сказал Краюхо. — И это обидно, товарищи. Тем и хочу закончить свое выступление.
Кто-то шутки ради предложил высказаться самому Рэтикусу. Зашумели. И тут же притихли. Потому что Рэтикус произнес:
— Стоит ли спорить? Вспомните: работы Карела Чапека не помешали, а помогли явиться на свет работам Айзека Азимова. И вообще: поживем — увидим.
Разгладились лица, заулыбались доценты и инженеры, лаборанты и стенографистки.
Однако позже, когда председательствовавший, профессор Перевальский, уже успел забыть о маленьком инциденте, тот же Краюхо несколько раз поднимался, как бы прося немедленно слова, но, не дождавшись приглашения, выкрикивал с места, слегка хлопая себя по лацкану пиджака:
— Да обидно же, обидно, товарищи…
Перевальский наконец обратил на него внимание и попросил удалиться из зала. Краюховцы возмутились. Один из них встал, требуя справедливости. Председатель растерялся — и от собственной резкости, вызванной рассеянностью, от ощутимого нажима из зала.
Но Тропинин, после выступления так и не отходивший далеко от председательского кресла, оказался на высоте. Смотря поверх голов и обращаясь к тому месту, где возник шум, он сказал, как-то по-особому
