мелодия словно истекала из лабиринтов орнамента — в поисках нетленной красоты, что жила в ней самой.
Мелодия тихо угасла — старик открыл глаза.
Мы почтительно поздоровались с ним. Вежливо ответив на наше приветствие, он сказал с улыбкой:
— Наверно, подумали: вот сумасшедший старик. В полумраке наигрывает самому себе на дутаре.
— Нет, яшули, — с достоинством возразил я. — Гениальная мелодия — а это так! — свидетельствует против вас.
— Спасибо, сынок. Но если бы на моем месте сидел более искусный музыкант…
— О нет, яшули! — твердо сказал я. — Велико и ваше искусство.
— И небо Хорезма свидетель тому, — поддержала меня Айсенем.
Старик был доволен. И все же, погладив бороду, заметил:
— Разве это искусство, доченька? Вот в старину эту мелодию играла Рухсар-бану, и птицы слетали с неба, садились на колок ее дутара.
— Рухсар-бану? — заинтересоваля я. — Кто такая?
— Вы ничего не слышали о ней?!
Я смущенно молчал.
Старик важно кивнул головой и пригласил нас сесть.
— В славном Хорезме некогда жил непревзойденный музыкант, — начал он, взяв в горсть конец своей великолепной бороды. — Не было у него соперника в музыке, как не было и соперницы в красоте.
Известно, что тогда в Хорезмском оазисе процветало сильное государство, а Ургенч превосходил многолюдием иные города и столицы Востока. Со всего света привозили в него товары для продажи. Купцы Ургенча были самыми горластыми: они кричали на базарах так громко, что приводили в неистовство даже верблюдов.
Хорезмшах, правивший во времена Рухсар-бану, безмерно кичился своим могуществом, важничал и пыжился, как жирный индюк в пору брачных церемоний. А в сердце его постоянно гнездился страх: шах боялся потерять власть и престол. Однажды он пригласил в свои покои визиря Мехдуны и пожаловался:
— Что-то в последнее время меня не радуют пиршества. Мрачная туча повисла в моем сердце… Посему слушай: сегодняшнее празднество распусти пораньше. Сам останься, будет особый разговор.
— Повеление солнца Хорезма — закон для меня, — сказал визирь и, пятясь задом, вышел из покоев.
Вечером празднество началось, как всегда, весело. Позолоченные стены зала содрогались от гомона подвыпивших придворных и гостей. Самого шаха на пиру еще не было, и гуляки, пользуясь этим, цедили вино и веселились вовсю. Те, у кого на бороде густо пробивалась седина, укрываясь в халаты, жадно следили за танцовщицами, а при случае тайком гладили их по локонам и бедрам.
Вдруг звонкий, как бурная мелодия, голос возвестил:
— Властелин мира, его величество шах Хорезма идет!
Веселье мгновенно стихло. Придворные, словно стая жаворонков, слетевшаяся на гумно, с шумом покинули свои места и, склонив головы, замерли в поклоне.
Отворилась дверь с золотой цепью — вступил хорезмшах. Он величественно проследовал к трону. Лицо шаха было сумрачным, что говорило о каких-то заботах, угнетавших властелина мира.
Хорезмшах воссел на трон, и веселье возобновилось.
Крепко задумавшись, шах все больше мрачнел и даже не слушал сладостно-пьянящую музыку, не видел красоту танцев прелестных девушек.
Заметив плохое настроение правителя, придворные и гости потихоньку исчезали. Вскоре дворец окутала мертвая тишина. Хорезмшах и Мехдуны остались вдвоем. Тогда шах облегченно вздохнул и заговорщическим тоном произнес:
— В моей казне, Мехдуны, много золота, рубинов, серебра и кораллов, собранных на берегах полуденного моря. А мне нужны сейчас лишь два комплекта одежды каландаров. Сумеешь достать?
Визирь молча наклонил голову и ушел. Вернулся он очень быстро, неся в руках одежду нищих.
— Да простит, великий шах, мое любопытство, если я спрошу: зачем властелину мира одежда каландаров?
Шах тонко усмехнулся и объяснил Мехдуны свои намерения:
— Видишь ли, визирь, я не особенно верю твоим сыщикам. Словно бродячие собаки, рыскают они среди моих подданных, а толку мало. Я сам хочу услышать, что говорит мой народ. Подобно Гарун аль Рашиду, я желаю лично видеть, как они живут и что делают. Поэтому сегодня ночью мы с тобой превратимся в нищих и совершим прогулку — по Ургенчу. В этом городе, как тебе известно, жизнь кипит и ночью. Послушаем, о чем судачат на улицах и в пристанищах каландаров. И подобным образом выявим врагов нашего престола.
— Великий шах превзошел в мудрости самого Гарун аль Рашида! — подобострастно сказал Мехдуны и, склонившись в поклоне, спрятал от шаха кривую ухмылку сомнения.
Вскоре на освещенных фонарями улицах Ургенча появились двое пеших спутников. Один был высокого роста, широкоплечий здоровый мужчина, другой же — среднего роста, худой и тонкий, качающийся под ветром, словно ветка ивы. Он казался старше первого лет на десять, но даже слепой мог бы заметить: большую власть имеет здоровый мужчина.
Путники внимательно прислушивались к разговорам людей в караван-сараях, на улицах, а если кто- нибудь обращал на них внимание, делали вид, что они просто идут своей дорогой, ничего не видя и не слыша.
На одной из оживленных улиц худой «каландар», забыв о конспирации, прогнусил:
— О солнце Хорезма, нельзя ли идти потише? Я изнемогаю.
Слова расслышали гуляки, стоявшие под фонарем и праздно болтающие о том о сем.
— О аллах, правоверные! Вы посмотрите только, — сказал своим приятелям один из них. — На обоих рваные шапки и тряпье на теле, жалкая посуда из тыквы на боку, а худой величает приятеля-громилу солнцем Хорезма.
— Что тут особенного? — равнодушно заметил его сосед, позевывая. — Сказано ведь: «Нищие всегда хотят стать шахами».
Гуляки дружно расхохотались.
Так, прохаживаясь по улицам Ургенча, визирь и шах неожиданно встретили настоящих каландаров. По-видимому, один из них был слепой, ибо второй вел его как поводырь. Слепой каландар вполголоса напевал очень приятную мелодию.
— Эй, правоверные! — окликнул их хорезмшах. — Откуда и куда идете?
Слепой перестал петь и сделал вид, что слушает. Потом тихо спросил поводыря:
— Кто такие?
Поводырь был весьма красивым юнцом лет шестнадцати. Когда он ответил, что перед ними такие же нищие, слепой успокоился и спросил путников:
— А вы, влюбленные в бога рабы, не на веселье каландаров идете? Тогда шагайте с нами.
…Спустя полчаса вся компания достигла окраины столицы, где находилось каландар-ханэ. Едва путники во главе с поводырем вошли в ханэ, изрядно захмелевшие каландары подняли радостный шум:
— Сто лет жизни великому музыканту, славящему аллаха!
— Пусть искусные руки не знают усталости!
— Да подарит аллах прозрение глазам отца, имеющего такого сына!
«Ах вон оно что», — подумал хорезмшах, глядя на слепого и его поводыря.
Каландар-ханэ было достаточно просторным: в нем помещалось человек шестьдесят. Стены были основательно закопчены дымом табака и анаши. Хотя обстановка в ханэ была далеко не столь пышной, как во дворце хорезмшахов, настроение людей, сидящих тут, было намного веселее, чем у придворных на шахском пиршестве. Накурившись банга, табака и опиума, каландары могли запросто продать или купить за медяки весь подлунный мир. Они сами была шахами, султанами — короче говоря, хозяевами своего ханэ.
