– Как-то это все не очень обычно, – высказался, наконец, и он, засовывая фотографию в карман.
– Что у него еще было в карманах? – спросил Собинова Стерх.
– Больше ничего, только бумажник. Даже сигарет нет… Ключи, конечно, остались в замке зажигания.
– Так, – чуть устало кивнул Линдберг, уже не отгоняя клубы дыма от Стерха. – Если это все, то я вас, мистер частный детектив, не задерживаю.
Они с Собиновым повернулись и отправились к «уазику». Вика проводила Линдберга взглядом.
– Почему ты не сообщил ему всего, что мы знаем о девушке?
– Например?
– Что они жили вместе, что она после смерти матери продала квартиру, что поступила в МОНИКИ?
– Машина Линдберга работает очень точно. Может, не слишком быстро, но точно. Уже к завтрашнему дню он будет это все и сам знать. К тому же, с большей достоверностью, чем это знаем мы. И даже с большими подробностями. Кроме того…
Они пошли к «Ниве» Стерха.
– Что?
– Мне нужно немного времени. А получить его я могу, только если Линдбергу будет чем заняться. Вот пусть и занимается.
– Зачем тебе время?
– Очень просто, – Стерх даже остановился, повернулся к Вике. – Потому что мы продолжаем наше дело. – Он проследил, как машина с Линдбрегом и Собиновым проехала мимо, в сторону Москвы. – Ты сегодня же отправишься в МОНИКИ, найдешь там отдел кадров, попробуешь выяснить, где она обитала, пока не исчезла оттуда, и поговоришь со всеми, кто ее знал.
– А ты? – спросила Вика.
– А я отправляюсь в Воронеж. Попробую понять, как там жил архитектор Халюзин. Наш такой неудачливый клиент… Благо, у нас теперь есть адрес.
Глава 20
Отвезя Вику в МОНИКИ и залетев на полчаса домой, Стерх сбросил в дорожную сумку, на которую еще по прежней поездке едва мог смотреть, памятуя тот отчаянно-кошмарный перегон в Крым, немного белья, сунул в наплечную кобуру свой «Стерлинг» и потопал к двери. Уже выйдя в коридор, он вынужден был вернуться, и нашел большой на четыре батарейки фонарь, а потом, покопавшись в верхнем ящике стола, отыскал и короткий, как ручку, и почти такой же тонкий фонарь на две пальчиковые батарейки.
Часы показывали без чего-то четыре, когда его «Нива» двинулась по Люсиновской, как в прошлый раз. Только теперь он свернул на Каширку. Саму Каширу проехал когда стал накрапывать дождик, особенно неприятный потому, что он как-то неувернно повел себя в этих не очень широких провинциальных улочках, вдруг испугавшись, что заблудится. У него возникло даже желание остановиться и расспросить кого-то, как выехать на мост через Оку, но он пересилил себя, решил, что это признак нежелания ехать на юг, отвлекся, и очухался только когда увидел указатель поворота на Мордвес.
Потом дело пошло веселее, около Ефремова ему очень захотелось есть, но он продержался до Ельца и лишь тут сделал небольшую остановку со вкусом, неторопливо разобравшись с совсем неплохим пловом и шашлыком, как водится, из неизвестно какого мяса, запив все это огромным количеством жидкого кофе.
К Воронежу он подъезжал уже ощущая усталость, но все еще ему только предстояло, поэтому он крепился. Было без чего-то одиннадцать часов, уже основательно смерклось и машин на улицах города стало совсем немного, но люди еще не ложились, светились окна большинства домов и в небольших уже по-южному палисадниках, мимо которых он проскакивал, толкалась беззаботная молодежь.
Покружив по городу, он отыскал улицу Приречную, тихую, едва освещаемую всего-то пятком фонарей, которые уже не способны были разогнать мрак, пронзаемый резкими, совершенно осенними по запаху и силе порывами ветра. С одной стороны улицу составляли четырехэтажные дома, на два подъезда. Такие любили в предвоенные годы строить на центральных улицах провинциальных городов. Перекрытия у них были деревянные и как правило отчаянно скрипели. А вот с другой стороны улицы стояли трехэтажные длинные бараки, из тех, что строили сразу после войны пленные. В прежние годы в них обитало гораздо больше народу, чем в довоенных домах, и в плане удобств они были куда проще, но выстроены оказались прочнее и аккуратнее. А потому со временем их перестраивали, превращая в совсем недурное по провинциальным меркам жилье. Об этом стоило бы поговорить с самим Халюзиным, подумал Стерх, паркуясь напротив дома с табличной «шесть».
Он осматривался минут двадцать, спокойно попивая «Спрайт», жуя на всякий случай остывшие хот-доги, которые купил, расспрашивая об этой Приречной в шоферской забегаловке. Между двумя бараками, которые его интересовали, шевелилась, видимо, расположившись на укромной лавочке, какая-то парочка. Парень был настроен вяло, а вот девица чего-то от него добивалась, или Стерх неправильно понимал ситуацию. На них из окон дома напротив время от времени поглядывало чье-то белое, или даже серое при этом свете лицо, видимо, мать парня – судя по его пассивности, он подозревал об этом.
По улице прошло всего трое взрослых, один мальчишка лет десяти, нахохлившийся и отчаянно замерзший, и пробежало две собаки. Потом Стех вдруг бросил слежку и поймал себя на том, что просто дремлет, откинувшись назад. Окна он правда поднял, так что это было почти безопасно. Взглянул на часы, было начало первого. Парочка с лавочки давно исчезла, лицо в окне больше не показывалось, прохожих вовсе не было видно. Оглядевшись еще раз, и пожалев, что он не может купить себе прибор ночного виденья, Стерх выбрался из машины, запер ее поосновательнее, и пошел к парадной, над которой среди прочих отыскал и табличку «шестнадцать», означающей квартиру.
Она оказалась на третьем этаже, налево от лестницы. Дверь была простая, строганная, какую установили еще строители сорок с чем-то лет назад, без всяких новомодных штучек. Это внушало надежду. А вот что ее не внушало, так это сердцебиение, которое Стерх вдруг ощутил висками, пульсом на шее и даже слабоватым мерцанием в глазах.
– Ничего страшного, – прошептал он себе, – обычная реакция… Ведь ты не очень-то привык к взлому, не так ли?
А это было именно то деяние, которое можно было квалифицировать как нарушение неприкосновенности чужого жилища. Подумывая об этом, он на всякий случай нажал на кнопку звонка. Трель за дверью испугала его своей резкостью и отчетливостью, но на нее никто не отозвался. Он позвонил еще раз, на случай, если подруга архитектора по одним ей ведомым причинам вдруг да вернулась, но все вышло, как Стерх и ожидал. По ту сторону двери никого не было, никто его там не поджидал. Он обогнал всех. А потому достал пистолетик-отмычку, вставил пружинистую шпильку в отвертие обычного английского замка, подергал поводок и раскрыл дверь, словно она только и ждала его.
Он вошел, закрыл за собой дверь, послушал, что творилось на лестнице, оставшейся за дверью – там ничего не творилось. Тогда он спрятал отмычку, надел хирургические перчатки, достал слабый фонарик и включил его. Он стоял в прихожей, пустой и пыльной, как бывает в некоторых небольших официальных учреждениях, с вешалкой, на которой не висело ни одного пальто или плаща, лишь спортивная «адидасовская» куртка из акрила, в которой по утрам удобно совершать пробежки. В доказательство этой гипотезы под курткой расположились «адидасовские» же кроссовки с вложенными в них толстыми, не первой свежести носками.
За прихожей расположился небольшой коридорчик. Дверь налево с непрозрачным стеклом вела в маленькую комнату, с ней Стерх решил разобраться позже, две плотно закрытые двери направо привели его в ванную и «гальюн». Здесь все было, как обычно – теснота, освежители воздуха, газовая колонка, опасная бритва, которой давно не пользовались. Над ванной оказался шкафчик с бытовыми химикатами, но Стерх решил, что это вряд ли продвинет его в расследовании.
Прямо впереди коридорчик выходил на кухню. Ее скрывала широкая, основательная дверь, она даже торжественно заскрипела, едва Стерх толкнул медную ручку. Когда он заглянул на кухню, из проезжающей машины каким-то образом через окно упали блики на потолок. Отразившись, они забили свет фонаря и показали газовую плиту, холодильник, сушилку для пустой посуды над раковиной, стол с тремя табуретами и большой, старинный, резной буфет с медным переплетом на стеклянных передних дверцах.
Стерх успокоился окончательно. Он даже подумал, не включить ли свет, чтобы не тратить время на
