Я вернусь…

ежедневно. Все-таки радуюсь, когда мужской голос «Панасоника» уведомляет о наличии «new mes-sage». Сейчас в привычном треске междугороднего звонка заговорит она. Все пять сообщений от мамы, и в каждом из них хотя бы два «Merak ediyorum, oglum»[61]. Что мне ответить? 'Ben iyiy-im, annecim»[62]. Для успокоения близких нужно врать. Мне так хочется обмануть себя самого: «Don't worry, Светусвет, она уехала всего на день, завтра вернется. И что это ты развел панику?» Язык не поворачивается, и сердце отторгает неправду…

Задумчивые шаги вдоль опустевших дорог, мимо одурманенных трансвеститов, шумных дискобаров, пыльных газонов, дворняг с печальными глазами. Иногда я даже смеюсь, когда пытаюсь взглянуть на себя со стороны. Ну чем не эмо-бой? Здоровый мужик с небритой мордой, взлохмаченными волосами, кислой рожей. Хотя, стоп! Вроде у эмо-боев как раз выбритые лица, да и страдают они поглобальнее. Но все равно, в любовных страданиях мы всегда походим на подростков…

Удивительно, я еще не разучился шутить, смеяться. Непоколебимая ли это надежда или защитная реакция психики? Отец мне всегда цитировал кого-то из великих, если я сомневался в правильности выбора. «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно»…

Неожиданно потянуло домой. На обратной дороге почему-то вспомнил свой первый секс. С овдовевшей полькой-соседкой плотного телосложения, необыкновенно белокожей, с выдающимися грудями. С ней я чувствовал себя таким опытным самцом, что даже не замечал собственной неуклюжести. Хм, оказывается, наша тяга к самообману появляется еще до так называемого взрослого возраста… Устал идти. Эй, такси!

19

…Засохшие фиолетовые тюльпаны в вазе без воды, телевизор в режиме «mute», гибнут надежды, растаял лед в стакане минералки, глупые трусы в серо-желтую полоску, ни цента внутренней свободы, спутанный ею пасьянс на стеклянном столике, страх перед лестницами. Я абсолютно убежден в том, что из множества слов не сложить прикосновения. Сопли – это не по-мужски. Что поделаешь? Восточный народ – народ эмоциональный…

Затасканный калека айпод под подушкой. Челентано с акцентом надрывается на тему: «Я тебя люблю». Ну не воспринимаю я итальянца, поющего на русском, как, впрочем, и Сердара Ор-таджа, вопрошающего на великом и могучем у жизни: «…ну почему так сложна ты». Под мою брань айпод утрачивает последние капли зарядки. Умолкает. К лучшему. Звуки не воспринимаю…

Говорят, в любви мужчина должен дарить женщине не только цветы, но и ощущение того, что у них всё только-только начинается. Как-то Мирумир мне сказала: «С тобою хочу обнулить счетчики…» Верил, верю ее словам. Но внутри разъедает страх: вдруг она не вернётся? Не вернётся и закрепит решение хладнокровной записью в дневнике: «Я еще полна остатками бессмысленной любви. Надеюсь, они со временем смоются»…

Купил путеводитель по Москве. Сорок лир с полупустой кредитки – и для чего? Почему-то турки Москву воспринимают с трудом. Другая планета, где всё иначе. Там никто не пользуется желтыми такси! Взмахнешь рукой, и остановится одна из проезжающих машин, водителя которой почему-то называют «бомбилой». Там беспризорные собаки катаются на метро, там соревнуются в брендах, там читают много книг, там безумно красивые девушки. И еще, как говорила Миру-мир, там «до сих пор не верят слезам». Я не понимаю Москву, но хочу в ней разобраться…

Поехать бы в Кемер, поваляться на солнце, обгореть на одно плечо, вдоволь натрахаться с какой-нибудь одинокой туристкой и забыть о том, что обильные возлияния чреваты расстройством желудка. Почему я не могу поступить так, как поступают многие? Когда грустно, тянет на мейнстрим. Туда, где не нужно думать. Смотришь, смеешься или плачешь, и никакого анализа…

Пора вставать. Приму холодный душ, схожу в «Старбакс» за обжигающим кофе, опять ничего не поем, покурю на пустой желудок, обругаю старушку со второго, вечно оставляющую пакет с мусором у выхода из подъезда. Жизнь есть жизнь… Ну не могу я так, как все! Люблю… Прилив нежности накатывает где-то в районе набережной…

…Чищу зубы без щетки, доедаю яблоки без кожуры, сдуваю пыль с прошлогодних эсэмэсов, замачиваю черные носки в зеленом тазу, переустанавливаю свежий Windows, присматриваюсь к заумным айфонам, хотя и они мне совершенно не нужны. Занимаюсь чем угодно, кроме полезного.

Этот период я назвал «переинсталляцией». Время, когда не знаешь, чего ждать, пресыщен сексом, не ищешь философии, да и нет сил облачать чувства в слова. По телу бегают мурашки простуды, на ногах отросли когти, майка пропитана сигаретным дыханием, щетина оставляет катышки на ситцевой наволочке, пространство жизни ограничено одной комнатой и ортакёев-ской пристанью.

Телефоны с трудом выдерживают бомбардировки с позиций мамы, шефа, бывших, но не забытых, и бывших, но уже давно стертых из доступных мне памятей (собственной, мобильного, органайзера). Звонки от кого угодно, кроме нее. Это не закон подлости, не власть обстоятельств. Скорее – безумие безумных. В любви невозможно сохранять рассудительность. Думаю, термин «крышу сносит» придумали для описания влюбленности…

Сегодня дождь сменил ветер. Он завывает как истеричная баба в своем печальном возрасте. Холодный ветер на территории лета – безумие. В такую ненастную погоду она грела замерзшие руки в моих карманах, принимала любое слово на веру, улыбалась непогоде, запускала в лето бумеранги с хорошим настроением, жарила хлеб в яичном соусе, обучая меня выговаривать труднопроизносимое «гренки».

Я иду в магазин за свежим экмеком¹, собираюсь приготовить гренки, хотя плохо помню, как это делается. Сейчас важны не сами гренки, сколько реализация частички воспоминаний в настоящем. Нормально. В принципе, мы так и живем, с желанием вернуть то, что когда-то делало нас счастливыми. Цель оглядок – не только попытка заполнить пустоты настоящего. Нам всегда мало счастья. Поэтому без довеса из минувших лет не обходится…

До ближайшего маркета минут пять ходьбы. Похолодало. Я непроизвольно сую руки в карманы, поднимаю лицо к свирепым тучам и запускаю ей бумеранг со своей любовью. Он доберется до нее, уверен. Солнцу ветер не преграда. Солнце – это не я. Солнце – моя любовь… Мелочь позвякивает в карманах. К счастью или к вычету из зарплаты за прогулы? Мой отпуск затянулся…

20

…Отсыревший глянец на балконе, беспризорная ностальгия, борьба с зачатками равнодушия в себе, щербатые сны без нее, игра ветра с улетевшими зонтами, ночь длиною в день и долгие-долгие разговоры с самим собою над кружкой имбирного чая. Становиться мудрее – больно. За укрепление морального иммунитета расплачиваемся купюрами из нервных клеток. Альтернативы нет. Жизнь обкладывает нас налогом… В открытое окно вплывает туман и смотрит на меня так, будто я проглотил ребус и теперь его разгадка во мне. Безумно хочется печеных яблок, но некому приготовить. Я не умею. Я их только люблю…

Выхожу на улицу в дырявых перчатках. Соседка по лестничной площадке, красноволосая толстушка Неджла, увидев меня, выносит тарелочку халвы и отмечает: «Давно не видно твоей русской гостьи, сынок». Типичное восточное любопытство, которое даже не хочется пресекать. Во-первых, Неджла возраста моей мамы – старших принято уважать. Во-вторых, Неджла хорошая соседка – не раз выручала. А в-третьих, когда любишь, становишься мягче. Даже болезненная любовь облагораживает…

«Душа моя, ты, конечно, не обижайся, но русская девушка – не пара мусульманину. Мусульманин должен жениться на мусульманке. Да, мы народ вежливый, гостеприимный, но все равно… Давай сосватаю тебе шестую дочь моей троюродной сестры из Трабзона?[63]» – «Тейзе, мне нужна Мирумир. И больше никто…»

Соседка туга на ухо – последствия пятнадцатилетней работы штамповщицей. «Сынок, будет тебе мир, ты только дай согласие на женитьбу! С твоей мамой я сама договорюсь…» Целую Неджлу в щечку, спускаюсь по лестнице. «Мир у меня есть, я просто потерял его. Вот пройдет дождь, и всё вернется…» Соседка провожает меня недоуменным взглядом, прося, верно, Аллаха вернуть мир в мою дурную голову…

Я – хранитель чайных пакетиков. Они в летальном состоянии покоятся на дне батареи кружек – невымытых, расставленных в беспорядке по моей квартире. Нет сил мыть посуду…

Оказывается, я эффектно смотрюсь со стороны. Сегодня после душа взглянул в зеркало,