Вот что пишет об этом архимандрит Иоанн Крестьянкин, известный наш старец («Опыт построения исповеди»):
«Вот день Святой Троицы. Что у нас творится на кладбищах, на могилах, где стоят кресты! Это воистину черный день для наших усопших! Вместо молитвы, вместо свечей и курения ладана справляются на могилах в этот день настоящие языческие тризны. А наши усопшие на том свете горят огнем горести и жалости, как евангельский богач, который просил Господа сказать братьям, еще живым, что их ожидает по смерти. Если кто из вас справлял эти тризны и собирал на могиле застолицу, пойдите на кладбище и попросите прощения у своих усопших родных за ужасные страдания, которые вы принесли им своим неразумением, и никогда больше не делайте этого в святой день праздника, когда Церковь молится особой коленопреклоненной молитвой о упокоении наших усопших близких, не делайте этот день мучительнейшим для них. А сейчас просите у Господа прощения за неразумие свое.
Господи, прости нас, грешных!».
Димитриевская суббота восходит к обычаю осенних поминок, возникшему еще в глубокой древности у языческих народов, например литовцев, германцев, а возможно, и у славян. С принятием христианства он сохранился, но, разумеется, принял другой характер, ибо Святая Церковь все доброе собирает отовсюду, но облагораживает, усовершает, возвышает.
В XIV веке нашли нужным установить особый день для поминовения воинов, убиенных на Куликовом поле. Считается, что, совершив в обители преп. Сергия Радонежского первое торжественное поминовение павших в битве, великий князь Димитрий откликнулся на пожелание бояр и впредь «память творити, кто сложил голову свою» и установил ежегодное поминовение павших на Куликовском поле. Однако для этого избрали не самый день битвы, 8 сентября (ст. ст.), так как это день двунадесятого праздника Рождества Пресвятой Богородицы, когда не может быть поминовения усопших, но и не субботу перед 8 сентября, ибо эта суббота в некоторые годы может совпадать с праздником Индикта (или Новолетия, т. е. началом нового богослужебного круга) или предпразднством Рождества Богородицы, а избрали субботу перед днем святого великомученика Димитрия Солунского. Этого святого русские считали своим особым покровителем и помощи его, в частности, приписывали свою победу над Мамаем.
Естественно, что с этим поминовением воинов соединилось и обычное осеннее поминовение всех усопших. Так явилась Димитриевская родительская суббота, о которой не упоминает церковный Устав и которой нет в Греческой Церкви. Постепенно память о воинах, павших на Куликовском поле, ослабела, и суббота перед 26 октября (ст. ст.) стала обычной поминальной субботой, иногда даже неправильно называющейся вселенской субботой.
На этот вопрос лучше всего ответит материал, помещенный в журнале «Духовное наследие», № 3 (59), 2004. Мы сочли важным привести его полностью, ничего не опуская и не определяя меру достоверности описываемого в нем видения афонского монаха.
«Была родительская суббота, кончилась Литургия. Одни из присутствующих уже выходили из церкви, а другие остались и стали подходить к общему кануну (стоящему, по обыкновению, посреди церкви).
Я же, пишет монах, стоял на клиросе. Вышли из алтаря священник и диакон. Священник провозгласил: „Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь“. Диакон зажег свечи и стал раздавать присутствующим. И в это время я увидел, что много народа стало входить в дверь храма с улицы, а затем проникать сквозь стены и окна. Храм наполнялся множеством прозрачных теней. В этой массе я увидел женщин, мужчин и детей. Определил я по внешнему виду священников, императоров, епископов и между ними простого чернорабочего, дряхлого солдата-поселянина, бедную женщину и нищих вообще.
После возгласа священника они бесшумно, но чрезвычайно быстро заполнили весь храм, становясь тесно друг с другом. Все они как будто стремились к кануну, но почему-то не могли подойти к нему. Я не мог оторвать глаз от этой удивительной картины.
Наконец их набралось так много, что реальные молящиеся казались мне фигурами, ярко нарисованными на фоне этих удивительных теней. Они (тени), подходя в безмолвии, становились у священного алтаря. Некоторые из них как будто преклоняли колени, другие нагибали головы, точно ожидая произнесения приговора. Дети протягивали руки к свечам, горящим на кануне, и к рукам молящихся живых.
Но вот диакон вынул записки и начал читать написанные на них имена. Удивлению моему не было конца, когда я заметил, что порывистым, радостным движением выделялась то одна, то другая фигура. Они подходили к тем, кто помянул их, становились рядом, глядели на них глазами, полными любви, радостного умиротворения. Мне даже казалось, что в руках духов появилась какая-то духовная горящая свеча и они сами, молясь вместе с молящимися за них, сияли необыкновенно радостными лучами.
По мере того как прочитывалось каждое имя, из толпы безмолвных теней все более выделялось радостных фигур. Они бесшумно шли и сливались с живыми молящимися. Наконец, когда записки были прочитаны, осталось много неназванных — грустных, с поникшей долу головой, как будто пришедших на какой-то общий праздник, но забытых теми, кто бы мог пригласить их на это великое для них торжество. Некоторые из душ тревожно посматривали на дверь, словно ожидая, что, быть может, придет еще близкий им человек и вызовет их в свою очередь.
Но нет, новые лица не появлялись, и неназванным оставалось только радоваться радостью тех, которых призвали пришедшие для единения с ними.
Я стал наблюдать за общей группой молящихся, которая как бы смешалась с дрожащими в светлых лучах призраками из потустороннего мира, и увидел еще более чудную картину.
В то время, когда произносились слова „Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим“ или слова „Сам, Господи, упокой души усопших раб Твоих“, видно было, как лица живых озарялись одинаковым светом с лицами отошедших, как сердца сливались в одно общее сердце, как слезы не уныния, а радости текли из глаз тех, кто носил телесную оболочку, и в то же время какой горячей любовью, беспредельной преданностью горели глаза помянутых.
При облаке дыма благовонного кадила, при струях дыма от горящих свечей раздался дивный молитвенный призыв: „Со святыми упокой…“, и я увидел, что вся церковь как один человек стала на колени и духи, имена которых были помянуты, молились и за присутствующих, и за себя, а те, о которых забыли, молились лишь за себя.
Когда окончилось молитвенное песнопение, затухли свечи и священник прочитал последний возглас, а диакон закончил общим поминовением отошедших, стоящие передо мной тени стали исчезать и оставались только люди, пожелавшие отслужить еще частную панихиду за своих усопших. Тогда я увидел на лицах такой покой, такое удовлетворение, такое обновление, которое не в силах передать.
Велик, свят и отраден для усопших обряд поминовения Православной Церковью. И как грустно бывает тем, кого предают забвению, лишая их не только радости видеть себя не забытыми, но и замедляя тем их духовное обновление и прощение их согрешений у Господа как во время панихиды, так тем более во время Литургии. Потому что с каждым разом, когда священник вынимает частицы за упокой души, души эти получают милость, приближаясь к Царствию Божию».
ПОМИНОВЕНИЕ В ПРАЗДНИКИ
«Святая Церковь, — говорит святитель Афанасий (Сахаров), — не только допускает плач о разлуке с умершим, но даже сама побуждает к нему. Но всему время и
