– Да, – пробормотал Сэм; – я тоже. – А если и нет, то кто лучше всех сможет воспитать его дочь? – Эй, Ной?
– Что?
– Пошел ты… – Именно таким образом они, начиная с девятого класса, выражали те эмоции, которые не могли выразить более традиционным способом.
Вот только школа осталась далеко позади. Впрочем, Ной всегда был решительнее его:
– Я тоже люблю тебя, Ринго. Будь поосторожнее, пожалуйста.
Сэм слышал эти слова много раз. Уолт часто говорил их ему. Почти каждый день, когда Ринго уходил от них.
– Спасибо, Ной. Не забудь позвонить в ФБР и рассказать им все, о чем мы говорили. Мне нечего от них скрывать.
– Кроме того, где ты сейчас находишься, – напомнил Ной.
– Ну да, – согласился Сэм, перед тем как повесить трубку, – так ведь я и тебе этого не сказал.
Что язык Джины Виталиано делает у него во рту?
Макс понимал, что должен немедленно сделать шаг назад. Девушка была пристегнута к сиденью ремнем безопасности, и отстраниться от нее не составит труда.
Он понимал, что ни в коем случае не должен отвечать на этот поцелуй.
А еще он ни в коем случае не должен был приезжать в Тампу.
И как быть теперь? Она такая горячая и мягкая, и сладкая, и голова кружится, как на центрифуге, и ее пальцы везде – в его волосах, на шее, на лице, и он, черт возьми, делает именно то, чего
А сейчас пора остановиться.
Он просто разомкнет руки и…
Но на губах Макс ощущал соленый привкус ее слез и, хотя именно поэтому должен был отойти и дать ей успокоиться, он, эгоистичный извращенец, только сильнее заводился, понимая, что она плачет от радости, потому что видит его.
Значит, Джина все еще считает, что он ей нужен. Они больше года не говорили по телефону, еще дольше не виделись, и все-таки ничего не изменилось.
Означает ли это, что ей до сих пор снятся кошмары? Что она вздрагивает, когда к ней приближаются незнакомцы? Что иногда ее взгляд становится отсутствующим и устремляется куда-то в пустоту, за тысячу миль отсюда, как бывает иногда у ветеранов, переживших страшную войну?
Макс намеренно исчез из ее жизни, давая ей возможность забыть и вылечиться.
Только разве он исчез? Вот он – здесь, в Тампе. И его язык исследует рот Джины. И он опять ломает ее жизнь, которую не доломали террористы.
Он сам стал эмоциональным террористом.
Макс вырвался из рук девушки и сделал шаг назад.
Джина тяжело дышала, смотрела на него широко открытыми глазами, и ее взгляд сулил ему рай на земле. Наверное, если бы они находились не на забитой машинами дороге в самом центре Тампы, она бы уже успела скинуть с себя всю одежду. Интересно, смог бы он
Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то, но Макс остановил ее. Он точно не хотел этого слышать.
– Нам нельзя было этого делать, – произнес он, и его собственный голос даже ему показался слишком суровым.
У нее было такое выразительное лицо, такие большие глаза и подвижный рот, и он читал ее мысли легко, как книгу. Удивление. Веселое недоверие. Он ведь шутит, да?
– Я не должен был позволять тебе целовать себя, Джина, – уточнил Макс.
Она засмеялась. Потом резко замолчала.
– Но…
Теперь на смену удивлению пришло смятение и обида. А чего он, черт возьми, ожидал? Он ведь намеренно выбрал такую формулировку, чтобы вся ответственность за случившееся легла на ее плечи.
– Это был лишь случайный всплеск эмоций, – объяснил он, ненавидя себя при этом. – Ничего серьезного.
Обида моментально сменилась гневом, и ее невероятные глаза сверкнули:
– Ты меня
– Прости, – сказал он, изо всех сил стараясь говорить бесстрастно, – но это не правда…
– Да в этом поцелуе было больше правды, – прервала его Джина, и ее голос задрожал, – чем во всех наших прошлых разговорах!
– Я могу быть тебе только другом, – устало сказал Макс. Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, и на всякий случай сделал еще один шаг назад, заметив мимоходом, что дождь почти кончился. – И я уже говорил тебе об этом, совершенно недвусмысленно.
