Говорят — на днях, а точно никто не говорит. Только усмехаются. Что за люди!
Всё у Владьки есть: и форма (морского юнкоровского отряда) с золотистыми нашивками, и голубая пилотка, и значок горниста на воротнике. Но всё это не то. Не так. Потому что отряд — пионерский, а он, Владька, пока здесь без всяких прав. И стоит навытяжку, не поднимая руки, когда все салютуют отрядному знамени.
Скоро ли уж?
Тут и нетерпение, и… разные беспокойные мысли.
Жизнь у третьеклассника тяжела и полна опасностей. То забудется почему-то басня, которую учил накануне, и тебе сразу отметочку — сами знаете какую; то дежурный восьмиклассник (высоченный, как директор) хватает тебя за плечо: «Ты что скачешь по коридору? Ходить разучился?» — и зачем-то записывает фамилию. А сегодня Владька случайно (ну правда же совершенно нечаянно!) зацепил плечом Лидку Васнецову, когда она чертила рамку в тетради по рисованию. Линия получилась кривая, Лидка захныкала и нажаловалась. И у Владьки в дневнике, конечно, написали: «Толкается на уроках! Тов. родители, примите меры!»
Родительских мер Владька не так уж и опасается. А вот не повлияет ли запись на его вступление в пионеры?
Этот осторожный вопрос Владька задаёт мне. Конечно, решать будут ребята, но и от меня кое-что зависит: как-никак я вожатый отряда.
— Поживём — увидим, — рассеянно говорю я.
Но лицо у Владьки делается такое, что трудно не засмеяться. В самом деле, нельзя же обрушивать на человека беду из-за того, что он неосторожно (ну честное слово, не нарочно!) пошевелил плечом.
— Сиди и не мешай мне, великий грешник, — говорю я и пытаюсь вникнуть в статью.
Владька, скинув ботинки, перебирается в кресло и занимает в нём прочную позицию. Я приношу ему бутерброд с кабачковой икрой. Пока бутерброд уничтожается, я успеваю написать четыре строчки.
Владька начинает шумно возиться в кресле.
— Ты что пыхтишь?
Он вытягивает из-за пазухи пионерский галстук и разглаживает его на коленях.
— Ты что, так и таскаешь его с собой?
— Ага.
— Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить?
— Ну да! Мама начнёт прибираться и спрячет куда-нибудь! Тогда вот пилотку спрятала, и я на три минуты на линейку опоздал. А если теперь линейку объявят, а галстука нет?
Он даже чуть бледнеет, представив такой случай.
— Выглади и положи на место, — говорю я. — Линейка будет послезавтра.
Владька взлетает в кресле.
— А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если…
Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня полную обойму вопросов. И приходится отвечать, что всё уже решено, что совет дружины, в общем-то, не имеет ничего против его, Владькиного, вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со знаменем, барабанами, горнами, и что форма нужна парадная, и что торжественное обещание Владьки будет записано на магнитофонную плёнку, и плёнка эта будет храниться в отряде по крайней мере до тех пор, пока Владька не вступит в комсомол.
Такая уж у нас в отряде традиция.
— А если я собьюсь, когда буду торжественное обещание говорить?
— Ну, если немножко собьёшься, не беда. Но лучше не сбиваться.
— А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон?
— Да нет, Владька. Мы про магнитофоны в то время ещё и не слыхали.
— Ну уж… — говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу уклониться от разговора. — Как это не слыхали? Когда это было? Ты, что ли, старик?
— Не совсем старик, а всё-таки в три раза тебя постарше. Даже с хвостиком.
— Это разве много? Чепуха, — решительно заявляет он. — Ну расскажи.
— Что?
— Как тебя принимали в пионеры.
Как это было? Я возвращаюсь памятью в детство и опять вижу очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года.
Проснулся я от тревожного толчка: «Не опоздал ли?» Но тут же увидел, что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию: шесть часов. На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные звёзды. Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки не могли остановить его.
Разве уснёшь!
Я потянулся за одеждой. На спинке стула висела почти новая синяя рубашка. Вернее, тёмно-голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом.
То, что рубашка не белая, меня слегка тревожило. Вчера Елена Ивановна сказала, что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А у меня не было. Так уж получилось. Были две клетчатых ковбойки с пуговками на воротнике, одна зелёная футболка с заплатой на плече да вот эта синяя рубашка. Мне её на день рождения подарила тётя Галя, у которой мы жили на квартире.
Помню, накануне я пытался объяснить Елене Ивановне, что нет у меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала:
— Ну постарайся как-нибудь…
Ничего себе «постарайся»! Это сейчас всё просто: пошёл и купил пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день отыщешь в магазинах, что нужно, да и с деньгами туго.
В общем, грызло меня беспокойство.
Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страхами я не мог. Натянул я штаны и синюю рубашку, подхватил за ремешки новые скрипучие сандалии и на цыпочках выбрался на крыльцо. На крыльце сидел Полкан. К носу его прилипли кожурки клейких тополиных почек, и он пытался стряхнуть их лапой.
— Опять совал нос куда не надо? — спросил я.
Полкан замахал мохнатым хвостом так, что по ногам у меня прошёлся ветер.
У сарая тётя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыбалась, заговорила нараспев:
— Не спится небось в праздник-то? В школу-то на уроки-небось и проспать не боялся, а нонче-то с петухами встал… Вот Колюшка мой, когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранёшенько поднялся…
Тёти Галиного Колюшку я никогда не видел, но слышал про него много. Он был военфельдшер и погиб в сорок третьем году.
Тётя Галя вздохнула, хотела что-то ещё сказать про Колюшку, но решила, видно, не огорчать меня печальными рассказами. Только заметила:
— А рубашечка-то в аккурат пришлась…
В палисаднике зацветала черёмуха. Я оглянулся на тётю Галю, сорвал кисточку набухших бело- зелёных бутончиков, зажал в зубах и пошёл за калитку: бродить по переулку и ждать.
До торжественного сбора, который начинался в девять часов, оставалась целая вечность — два с половиной часа…
Конечно, столько времени ждать я не мог. В восемь часов я прискакал в школьный двор.
Там уже были несколько мальчишек и Елена Ивановна — очень красивая, в белой кофточке с пионерским галстуком и командирской пилотке со звёздочкой. Елена Ивановна была учительницей в нашем третьем классе и в то же время старшей пионервожатой.
Старшеклассники иногда называли её просто Леной, хотя им за это попадало от завуча.
Ребята были заняты делом: пятиклассник Борька Соколовских по пятам ходил за Еленой Ивановной и канючил, чтобы дала примерить пилотку; ещё два пятиклассника прибивали к забору кумачовый лозунг с белыми буквами: «Да здравствует День Победы!» Мой друг Саня Головкин стоял высоко на пожарной
