сосредоточилось не менее 10 тысяч красногвардейцев с бронепоездами и с большим количеством артиллерии. Большевистскими силами командовал кубанский казак, бывший фельдшер Сорокин.
Против нас был уже не тыл, а фронт екатеринодарской группы большевиков.
*** 4-го утром мы шли с авангардом Боровского. Конная часть, бывшая впереди, по обыкновению не предупредила, и голова колонны, выйдя на гребень, с которого открывались уже купола кореновской церкви, попала под сильный ружейный огонь.
- Положите Юнкеров!
Рис. 9 Но Боровский не слышит или не хочет слышать - он занят отдачей распоряжений. И на него и на молодежь действует присутствие командующего. Чувствуют на себе его пристальный взгляд... Рассыпаются по линии, никто не ложится. И скоро жидкие цепи Юнкеров тихо, в рост, не останавливаясь, двинулись на станицу, опоясанную длинным рядом окопов, в которых даже простым глазом заметно было большое скопление большевиков.
Было трогательно и волнующе это наступление юношей, почти мальчиков внешне такое немощное и такое красивое своей внутренней доблестью и простотой. Видно и на большевиков оно произвело впечатление: огонь здесь стал реже и беспорядочнее.
Главный удар наносится слева на станцию Станичную Офицерским и Корниловским полками. Мы подвигаемся влево. Бой там в полном разгаре. Немолчно гудит неприятельская артиллерия, ружейный огонь сливается в сплошной гул. Попали в полосу сильного ружейного обстрела. Все легли. Пытаюсь убедить Корнилова отойти в сторону или, по крайней мере, лечь. Безрезультатно. Обращаюсь к Романовскому:
- Иван Павлович, уведите вы его... Подумайте, если случится несчастье...
- Говорил не раз - бесполезно. Он подумает в конце концов, что я о себе забочусь...
Корнилов поднялся на пригорок, глядит в бинокль. С ним рядом Романовский. Смотрю на них с тревогой, любуюсь обоими и думаю: кто из них выше в этой победе духа над плотью; вспоминаю - кого еще на протяжении шести лет трех войн я видел таким равнодушным к дыханию смерти...
В наступлении произошел перелом. Корниловский полк на всем фронте отходит. За ним валять густыми нестройными линиями большевики. Много, много их чернеет на светло-сером фоне поля. Артиллерийский огонь перешел в ураган; шрапнели белыми дымками густо стелются по небу и осыпают отходящие цепи пулями.
Из обоза доносят: патроны и снаряды на исходе; части требуют; отдавать ли последние?
- Надо выдать - на станции мы найдем их много - говорит Корнилов.
Но Корниловцы остановились, потоптались несколько минуть в нерешительности на месте и опять двинулись вперед; большевики залегли. Еще нет успеха, но уже чувствуется, что кризис миновал.
Стало, однако, ясным, что надо искать решительных результатов в другом месте.
Корнилов послал весь свой резерв - Партизанский полк и чехо-словацкую роту под начальством Богаевского в охват позиции с запада.
Едва только части эти отделились от обоза, оттуда пришло донесение:
- В тылу возле нас появилась неприятельская конница. У обоза никакого прикрытия нет. Положение осложняется... Корнилов посылает офицера конвоя:
- Передайте Эльснеру, что у него есть два пулемета и много здоровых людей.
Этого вполне достаточно. Пусть защищаются сами. Я ничего дать им не могу.
С гребня видно, как в обозе зашевелись повозки, строя вагенбург, и рассыпалась жидкая цепь.
В этот день, кроме превосходства сил, мы встретили у противника неожиданно - управление, Стойкость и даже некоторый подъем. Бой затягивался, потери росли.
Среди офицеров разговор:
- Ну и дерутся же сегодня большевики!..
- Ничего удивительного - ведь русские...
Разговор оборвался. Брошенная случайно фраза задела больные струны...
Мы переехали к Богаевскому. Партизаны медленно разворачивались против станицы, батарея полковника Третьякова шла вместе с цепями и, снявшись на последней позиции, открыла огонь в упор по юго-западной окраине ее. Батальон Боровскаго, дважды уже захватывавший окраину и оба раза выбитый оттуда, поднялся вновь и пошел в атаку. Ударили и Партизаны. Через полчаса мы входили уже в станицу.
Батарея галопом мчалась по широкой улице к мосту через Бейсужек, где скоро в сгрудившуюся человеческую массу отступавших большевиков ударила картечью.
А с востока подошли уже Офицерский полк и Корниловцы, преодолев бронированные поезда, ураганный огонь артиллерии и реку - по широкому броду, усеяв свой путь вражескими телами. По-видимому, взятие Офицерским полком моста решило дело.
Арьергард противника задержался несколько в рейде, южнее Кореновской, но, выбитый оттуда Корниловцами, ушел к станице Платнировской.
В Кореновской армия пополнила свою хозяйственную часть и, в особенности, боевые припасы. Но, увы, слишком дорогой ценой: за последние бои наша маленькая армия потеряла до 400 человек убитыми и ранеными.[[163]] Здесь же ожидало нас окончательное подтверждение зловещих слухов: в ночь на 1 марта кубанские добровольцы полковника Покровского, атаман и рада оставили Екатеринодар и ушли за Кубань, в горы. Екатеринодар в руках большевиков.
Подобранная в окопах советская газета в патетических тонах описывала встречу делегатов екатернодарского совета с передовым отрядом красных войск, во время которой обе стороны 'не могли говорить от волнения' и только 'со слезами на глазах обнимали друг друга'...
Это был тяжелый удар для армии. Терялась идее всей операции, Идее простая, понятная всякому рядовому добровольцу - накануне ее осуществления: до Екатеринодара оставалось всего два - три перехода. Гипноз 'Екатеринодара' среди добровольцев был весьма велик, и разочарование, казалось, должно было отразиться на духе войск. Мне представлялось необходимым продолжать выполнение раз поставленной задачи во что бы то ни стало, тем более, что армия давно уже находилась в положении стратегического окружения и выход из него определялся не столько тем или иным направлением, сколько разгромом главных сил противника, который должен был повлечь за собою политическое его падение. А несравненные войска Добровольческой армии внушали неограниченное доверие и надежды...
В штабе узнал, что готовится приказ о повороте на юг, за Кубань. Поговорил с Иваном Павловичем, который разделял мое мнение, и вместе с ним пошли к командующему.
- Я с вами согласен - ответил нам Корнилов, но вы говорили с Марковым и Неженцевым?
- Нет.
- Вот видите ли. Они были сегодня у меня с докладом о состоянии полков...
Он передал нам вкратце сущность доклада: большая убыль и крайнее утомление - физическое и особенно моральное. Некоторые тревожные симптомы проявились уже во вчерашнем бою. Оба командира считали необходимым дать людям некоторый отдых - от этого ежедневного крайнего нравственного напряжения, от боя и от кошмара походного лазарета; постоять на месте и не чувствовать себя вечно окруженными.
- Если бы Екатеринодар держался - говорил Корнилов - тогда бы не было двух решений. Но теперь рисковать нельзя. Мы пойдем за Кубань и там в спокойной обстановке, в горных станицах и черкесских аулах отдохнем, устроимся и выждем более благоприятных обстоятельств.
Спор наш не привел ни к чему. Вероятно потому, что все трое мы руководствовались только теоретическими предположениями и интуитивным чувством. Ибо за пределами армейского района мы ничего не знали. Область была охвачена пожаром, все внутренние связи - моральные, административные, технические - были порваны, взаимоотношения перепутались, и на почве общего разлада росли и ширились только слухи, один другого нелепее, один другого обманчивее. Ничтожный состав конницы не позволял производить серьезных дальних разведок. Посылаемые штабом тайные разведчики - люди верные и самоотверженные - обыкновенно пропадали:
их ловили, мучили, убивали, в лучшем случае они томились в тюрьмах и в подвалах чрезвычаек.
Мы не знали тогда, что за Кубанью армия попадет в сплошной большевистский район и долго еще будет вести непрерывные тяжелые бои изо дня в день; что и это новое огромное напряжение не сломить дух добровольцев; что, наконец, по иронии судьбы в то самое утро, когда армия наша повернет с
