Майор сидел в кресле и читал тюремное дело Цируля. Паша взглянул на него. Начальник был все так же в гражданской одежде. Тот же коричневый свитер, синие джинсы. Однако мундир с майорскими погонами висел в углу кабинета на плечиках. Начальник, бросив на Пашу взгляд, молча показал ему на стул – садитесь. Цируль сел. Закончив читать его дело, начальник, уставившись в какую-то бумагу, неожиданно произнес:
– Павел Васильевич, я вас пригласил не на формальную беседу. Хотя, согласно инструкции, которую вы, наверное, знаете не хуже меня, я обязан с вами познакомиться и провести так называемую профилактическую беседу. Но я – человек реальных взглядов и понимаю, что вас, вора в законе, перевоспитывать уже бесполезно. Просто хочу предупредить вас, где вы находитесь.
– А где я нахожусь? – переспросил Цируль. – На «Матросской Тишине».
– Я в курсе, что вы заезжали сюда неоднократно, – майор специально подчеркнул слово «заезжали», – но в девятом корпусе вы еще не были.
– На спецу, что ли? – сказал Цируль.
– Нет, это не спец, это отдельный девятый корпус. Вы, наверное, не знаете, что до 1991 года этот корпус принадлежал КГБ. Однако после известных вам событий, когда Комитет госбезопасности был расформирован, следственную часть передали МВД, соответственно, и тюрьма перешла в ведение МВД. Но тем не менее все основные традиции этого спецкорпуса сохранены. Поэтому я и хочу вас предупредить, что он, спецкорпус, в значительной степени отличается от общих камер «Матросской Тишины» и тем более – от Бутырки.
Цируль знал, что между «Матросской Тишиной» и Бутыркой существует конкуренция. Сотрудники этих изоляторов – офицеры, вертухаи – говорят, что их тюрьма лучше, а в другой – беспредел. Цируль всегда с пренебрежением следил за этой конкуренцией.
Цируль спросил:
– К чему клонишь, начальник? Я тебя не пойму, говори конкретнее.
– К чему клоню? – повторил начальник. – К тому, что помимо больнички и карцера у нас существуют еще глаза и уши. Мы в курсе всей вашей тюремной жизни.
Цируль понял, на что намекал начальник. Вероятно, в камере установлены прослушивающие или видеозаписывающие устройства.
– А то, что вы боретесь с беспределом, – продолжил начальник, – это хорошо.
Цируль понял, что начальник уже в курсе происшедшего в камере. Наверняка это стало известно ему именно с помощью технических средств, потому что из камеры – а Цируль прекрасно помнил это – никто не выходил. Следовательно, настучать никто не мог.
– Понял тебя, начальник, – кивнул Цируль. – О чем разговор-то будет?
– Да разговора, собственно, никакого и не будет, – неожиданно произнес начальник. – Я позвал вас для того, чтобы с вами побеседовали одни товарищи.
– Какие еще товарищи? – удивился Цируль.
– Товарищи с Лубянки, из ФСБ. Они сейчас должны подъехать. Вам придется немного их подождать. Или вы торопитесь?
Цируль внимательно взглянул на начальника. Тот даже не улыбался, хотя было ясно, что он шутил.
– Куда же мне торопиться? – сказал Цируль.
– Может, чайку со мной выпьете, Павел Васильевич? Или вам ваши законы и понятия запрещают с кумом чай пить?
Цируль махнул рукой, как бы говоря – да бог с ними, с этими понятиями и традициями. Начальник, уловив знак одобрения со стороны Цируля, быстро взял граненые стаканы, бросил в них по пакетику с чаем и залил кипятком из стоящего на подоконнике японского пластмассового чайника.
Через минуту каждый держал в руках стакан с горячим чаем. Пили молча. Цируль задумался. Он оценил нелепость своего положения. Как же изменяются времена! Сейчас он сидит и пьет чай с кумом – с начальником учреждения. А еще несколько лет назад, согласно воровским законам, он мог быть строго наказан за это, вплоть до того, что его лишили бы воровского звания. Павел Захаров прекрасно знал законы и традиции воровского мира, как и всю его историю.
Впервые воровское сообщество появилось в Советском Союзе в тридцатые годы. До этого периода в России правила другая криминальная элита – урки и жиганы. Первые появились на свет еще до революции и объединяли профессиональных преступников, в основном воров. На жаргоне прошлого века «урка» означало «крупный и дерзкий вор», или «законный вор».
Жиганы же появились при нэпе и состояли из разномастного народа: налетчиков, громил, аферистов, проворовавшихся торгашей, беспризорников и тому подобных.
Само слово на воровском жаргоне означало «молодой и дерзкий вожак». А «жиганить» – «щеголять», что тоже характеризовало новую касту российских преступников.
«Жиганы любили броско и модно одеваться, с явным намерением выделиться». В отличие от жиганов, молодых и наглых, урки внешне презирали роскошь и поэтому в качестве своей форменной одежды избрали мужицкий вариант: сапоги гармошкой, так называемые «прохаря», заправленные в них брюки, пиджак, на шее шарф, на голове – синяя кепка-восьмиклинка с небольшим козырьком.
Единственным элементом роскоши в этом «прикиде» была золотая фикса во рту, видимо, с таким намеком: хоть и мужик, да непростой. В тридцатые годы именно этот стиль утвердился в преступном мире. В это время урки сумели поглотить жиганов. В результате изменилась и уголовная братия старой закваски.
Новые авторитеты осознавали, что им не выжить в схватке с волевой и напористой властью без объединения в крепкую дисциплинированную организацию. Так в самом начале тридцатых годов в местах лишения свободы и появились сообщества воров в законе, так называемые «законники».
Первым делом новые лидеры запретили ворам в законе работать в государственных структурах, дабы это не отвлекало их «от честного воровского ремесла».
Кроме того, обычай обязывал удачливого вора не сквалыжничать и щедро делиться наворованным со своими товарищами. И еще одно непременное условие для получения звания вора в законе: на совести кандидата не должно быть загубленных жизней. «Мокрушникам» вход в сообщество был закрыт.
Законник имел право лишить человека жизни только с согласия сходки. Законники, кроме того, не имели права на создание семьи, так как это могло сказаться на их профессиональных навыках. Они не имели права на официальную прописку, на обладание паспортом, пользовались лишь липовыми справками и документами.
Всякие серьезные контакты с властью запрещались. Вор в законе не мог участвовать в общественной работе, состоять в государственных и партийных организациях, служить в армии. Даже выписывать газеты им запрещалось.
Чтобы вор не отрывался надолго от блатного мира, не забывал запах тюремной баланды, «закон» предписывал ему периодически «ходить на зону». Заодно его коллективно проверяли «на вшивость», и такая проверка носила название «ломка».
Попав на зону, законник автоматически становился ее лидером, и все заключенные были обязаны беспрекословно ему подчиняться. Но, сосредоточив в своих руках власть, вор в законе старался хитро и тонко ею пользоваться, не возбуждая у заключенных злобы по отношению к себе. Его правление должно было быть справедливым и авторитетным.
Отсиживать весь срок, «от звонка до звонка», вору в законе не предписывалось. Наоборот, в любой удачный момент он мог сбежать из зоны – сделать «лыжи».
Высшим органом власти у воров в законе была сходка. Она решала вопросы о приеме в воровское сообщество, спорные конфликты между ворами, и в качестве наказания сходка выбирала обычно три меры. Первая – публичная пощечина, которая назначалась за незначительные провинности. Вторая – «бить по ушам»: исключать из группировки или понижать в звании до «мужика». И, наконец, за серьезное нарушение вора в законе могли приговорить к смерти.
В этом случае приговор приводил в исполнение кто-нибудь из ближнего окружения провинившегося.
Большое значение в воровском мире отводилось символике. В качестве наколки, означавшей их масть, воры в законе избрали сердце, пронзенное кинжалом, в дальнейшем – тузы внутри креста.
