— Да, сэр?
— Говорят, был такой Шекспир. И еще Бэкон. Этот Бэкон писал пьесы, а Шекспир подписывал.
— Вот как, сэр?
— Вроде, правда. По-моему, это непорядочно.
— Несомненно, сэр.
— В общем, надо разобраться. Разыщите книжечки две, я полистаю.
Мидоус раздобыл несколько толстых томов, и племянник читал их две недели. Потом, заменив верный монокль очками в роговой оправе, придавшими ему сходство с вдумчивой овцой, он отправился к Аврелии.
В первые же минуты он сурово отверг сигарету и осудил коктейль. Жизнь, сообщил он, дана нам не для того, чтобы мы губили разум и печень. Возьмем, к примеру, Бэкона. Пил он коктейли? Да что вы!
Тетка, до сей поры достаточно вялая, внезапно ожила и спросила:
— Вы любите Бэкона, мистер Маллинер?
Получив утвердительный ответ, она протянула щупальце, утащила моего племянника в угол и 47 минут говорила с ним о криптограммах. Словом, полный успех. Что вы хотите, Маллинер — это Маллинер!
Успех был настолько полным, что тетка пригласила его в кассекскую усадьбу. Сообщая об этом мне, Арчибальд нервно пил виски с содовой, а я удивлялся, почему у него такой растерянный вид.
— Ты не радуешься, мой дорогой, — сказал я.
— А с чего мне радоваться?
— Ну как же! Там, в уединенной усадьбе, ты легко найдешь возможность объясниться.
— Найти-то найду, — скорбно признал племянник, — но толку от этого мало. Я не решусь. Ты не представляешь, что такое любить Аврелию. Когда я гляжу в ее чистые, умные глаза, когда созерцаю ее прекрасный профиль, я ощущаю себя точно так же, как ощущал бы себя кусок рокфора, отвергнутый санитарным инспектором. Да, я к ним поеду, но ничего у меня не выйдет. Проживу один, сойду холостяком в могилу. Виски, пожалуйста, и покрепче!
Усадьба Броустид-Тауэрс расположена милях в пятидесяти от Лондона, и, быстро проехав их в собственной машине, он успел переодеться к обеду. Однако в столовой обнаружилось, что представители его поколения уехали в сельский ресторан. Пришлось расходовать на тетю плоды тех 22 минут, в течение которых он вывязывал галстук. Обед его не обрадовал. Среди особенностей, отличавших эту трапезу от вавилонских пиршеств, было полное отсутствие горячительных напитков. Без искусственной стимуляции трудно выдерживать теток с должным философским спокойствием.
Арчибальд давно убедился, что данной тетке нужна добрая доза клопомора. За обедом он как-то уворачивался, за кофе не сумел. Она разошлась вовсю, загнав его в угол кушетки и применяя цифровой алфавит к Мильтоновой эпитафии.
— Ну к этой, — сказала тетка. — «Так в чем же ты нуждаешься, Шекспир?»
— А, к этой! — сказал Арчибальд.
— Именно. «Не в том ли, чтоб тебе дивился мир? Иль в том, чтоб пирамиду возвели, священный прах скрывая от земли?»
Арчибальд, туго разгадывающий загадки, на это не ответил.
— Как в пьесах и сонетах, — продолжала тетка, — мы заменяем буквы числами.
— Простите, что мы делаем?
— Заменяем буквы на числа.
— Что ж, — согласился Арчибальд, — вам виднее.
Тетка набрала воздуху.
— Обычно, — сообщила она, — «А» равняется 1, и так далее. Но при определенных обстоятельствах все несколько иначе. Скажем, «А» может равняться 12. Тогда «Б» будет 13, «В» — 14, пока мы не дойдем до «К», которое, вообще равняясь десяти, в данном случае 1. Дойдя до «А» равно 33, начинаем счет в обратном порядке. Теперь, прочитав эпитафию, мы получаем: «Что нужно Веруламу от Шекспира? Франсис Тюдор, слава, король Англии. Франсис. Франсис Шекспир. Разлука, личина, могила, Бэкон, Шекспир».
Речь эта, видимо исключительно ясная для бэконианцев, пропала втуне, если не считать того, что Арчибальд жадно смотрел на боевой топорик. Не будь он Маллинером и джентльменом, сними с крюка и бей прямо в жемчужное ожерелье. Подложив под себя дрожащие руки, страдалец просидел до полуночи, когда благословенный приступ икоты отвлек хозяйку. Под двадцать седьмое «ик» он добрался до двери и выскочил на лестницу.
Комнату ему отвели в конце коридора — приятную, просторную, с балконом. В другое время он бы вышел подышать и помечтать, но после всех этих Франсисов и Тюдоров даже мысли об Аврелии не могли перебороть сонливости. Натянув пижаму, он бросился в постель и обнаружил, что простыни пришиты друг к другу, а внутрь, вместо начинки, положены две щетки и ветка колючего растения.
Шутки он любил и восхитился бы, будь ему полегче, но, истомившись от Веруламов, только выругался, после чего довольно долго отрывал друг от друга простыни. Ветку он бросил в угол. Засыпая, он думал о том, что утром тетке не удастся его изловить — слишком тяжела.
Разбудило его что-то вроде сильной грозы. Окончательно проснувшись, он понял, что это не гром, а храп, тоже сильный. Во всяком случае, стены дрожали как на океанском лайнере.
Услышав храп, всякий нормальный человек страстно жаждет справедливости. Арчибальд вылез из кровати, твердо решившись на самые крайние меры. В наше время полагают, что английская школа не готовит к будущей жизни. Это не так. Школьник знает, что нужно взять кусок мыла и сунуть храпящему в рот.
Скользнув к умывальнику, Арчибальд вооружился и, мягко ступая, вышел на балкон. Храпели по соседству. Надеясь, что в теплую ночь дверь открыта и там, сжимая мыло, племянник подкрался к ней и увидел, что надежда его оправдалась. За дверью, скрывая комнату, висела тяжелая гардина. Собираясь ее раздвинуть, Арчибальд услышал голос:
— Кто там?
Эффект был такой, словно башни и бойницы упали ему на голову. Вопрос задала Аврелия.
Придется признать, что на долгое, тяжкое мгновение любовь куда-то исчезла. Ну хорошо, богиня храпит — но не так же! В звуках было что-то мерзкое, что-то противное девичьей чистоте.
Но Маллинер — это Маллинер. Пусть ко сну ее нельзя применить слова того же Мильтона «как воздух, невесом», пусть он напоминает скорее об истовой пилке дров, но она, она сама по-прежнему прекрасна.
Когда он пришел к такому выводу, послышался другой голос:
— Вот что, Аврелия!
Арчибальд понял, что вопрос «Кто там?» относился не к нему, а к некой барышне, явившейся из каких- то недр.
— ВОТ ЧТО, — продолжала незнакомка, — уйми ты свою собаку. Уснуть невозможно, штукатурка сыплется.
— Прости, — отвечала Аврелия, — привыкла, не замечаю.
— В отличие от меня. Накрой его чем-нибудь.
Арчибальд дрожал как желе. Да, любовь устояла, но облегчение было столь сильным, что на какое-то время он отключился. Но тут он услышал свое имя.
— Приехал этот Арчи? — спросила подруга.
— Наверное, — отвечала Аврелия. — Телеграмма была.
— Между нами, как он тебе?
Чужих разговоров не слушают, но, вынужден признаться, молодой человек из рода, прославленного рыцарством, не исчез, а припал к занавеске. Возможность узнать правду из первых рук буквально сковала его.
— Арчи? — задумчиво переспросила Аврелия.
— Он самый. В клубе ставят семь к одному, что ты за него выйдешь.
