— Если ты не можешь дожить до субботы, — заметил Дэнгилл, — как же ты собираешься внести свою долю на устройство годовой подписки?
Акридж был ошеломлен, уязвлен, потрясен. Он с глубоким презрением взглянул на Дэнгилла сквозь свое кривое пенсне.
— Я? — вскричал он. — Я? Это мне нравится! Это недурно, ей-Богу! Если на свете существует справедливость, если в ваших пошлых сердцах сохранилась хоть искра благородства и совести, я не сомневаюсь, что вы освободите меня от членского взноса. Подумать только! Я напрягаю свои мозги ради вас, я даю вам дивную идею, а вы хотите вытянуть из меня деньги. Нет, что угодно, а этого я от вас не ожидал. Клянусь сатаною, вы огорчили меня. Если бы кто-нибудь сказал мне заранее, что мой старый приятель станет…
— Ладно, ладно! — перебил его Роберт Дэнгилл, — пусть будет по-твоему. — Но если ты сам вытянешь жребий, это будет счастливейший день в моей жизни.
— Ну, нет! — сказал Акридж. — Этого со мной не случится. У меня уж такое предчувствие.
И предчувствие не обмануло его.
Жребий вытянул Тэдди Викс.
II
Я полагаю, что даже в расцвете юности, когда сломанные руки и ноги не обременяют человека, как в старости, все же не легко лечь на рельсы и ждать, когда наедет на тебя трамвай. В этих случаях не слишком большим утешением служит сознание, что ты выручаешь из беды своих близких друзей. Тэдди Виксу это тоже не доставляло особенной радости. Мы скоро заметили, что он собирается уклониться от своих священных обязанностей и вовсе не хочет приносить себя в жертву на алтарь общественного блага. Дни шли за днями, а он по-прежнему был цел и невредим. Акридж не на шутку встревожился. Как-то раз, зайдя ко мне во время завтрака, он сел на стул возле моего стола, выхлебал половину моего кофе и глубоко вздохнул.
— Клянусь дьяволом, — простонал он, — это хоть кого обескуражит! Я напрягаю свои мозги, я изобретаю гениальный план, чтобы разжиться деньгами, а эта подлая душонка Тэдди Викс уклоняется от своего прямого долга. Таково уж мое счастье. И почему это именно он вытянул жребий, а не какой-нибудь порядочный человек? Хуже всего, старина, что мы не можем теперь от него отказаться. Ведь все журналы выписаны на его имя. У нас уже не хватит капиталов, чтобы выписать их на другое имя. Вся наша ставка на Викса.
— Пожалуй, нужно дать ему время приготовиться.
— Это и он говорит, — угрюмо пробормотал Акридж, дожевывая мои бутерброды. — Он говорит, что не знает, как начать. Слушая его, можно подумать, что перелом ноги — сложное и многотрудное дело, требующее специальной подготовки. Да шестилетний ребенок в наше время может сломать себе ногу в пять минут. Викс чересчур осторожен. Я даю ему мудрые советы, которые должны облегчить ему исполнение долга, а он, вместо того, чтобы следовать им, уклоняется от всякого удобного случая, который, казалось бы, сам идет ему навстречу. Он чертовски привередлив и капризен. Вчера вечером мы шли с ним по улице и наткнулись на драку. Дрались землекопы — здоровенные парни. Только сунься к ним, — и ты в больнице. Я сказал ему: ступай и вмешайся в драку, но он отказался. Он заявил, что драка — их частное дело, и что он не вправе совать в нее нос. Подумаешь, какой деликатный! Вообще, он чистоплюй и неженка. Не стоило принимать его в нашу компанию. На таких беспринципных эгоистах, как он, нам, честным труженикам, не разжиться. У него нет совести. У него нет чувства солидарности. Он не желает пожертвовать собой ради общего блага… Нет ли у тебя еще варенья, старина?
— Нет.
— Ну, я ухожу, — грустно сказал Акридж. — Помоему, — прибавил он, остановившись в дверях, — ты не можешь одолжить мне пять шиллингов?
— Верно. Не могу. Как это ты догадался?
— Тогда вот что, — заявил Акридж. — Я приду к тебе сегодня вечером обедать.
Эта мысль развеселила его, и он просиял. Но вскоре его лицо омрачилось опять.
— Когда я подумаю, — сказал он, — что в этом малодушном щенке таятся горы золота, которые только и ждут, чтобы просыпаться на каждого из нас, мне хочется плакать. Да, мне хочется плакать, как плачут младенцы. Мне никогда не нравился этот субъект — у него такие злющие глаза. Кроме того, он завивает свои патлы щипцами. Никогда не доверяй человеку, который завивает волосы.
Не один Акридж страдал пессимизмом.
Когда по истечении двух недель с Тэдди Виксом не случилось никакой катастрофы, кроме легкого насморка, от которого он избавился на третий же день, атмосфера в синдикате стала мрачная. Не было никакой надежды, что затраченный нами капитал когда-нибудь воротится к нам, а между тем нужно было платить за обеды, за квартиру, за табак.
С грустью пробегали мы глазами по газетным столбцам.
Газеты громко кричали о том, что на всем земном шаре каждый день чуть не с каждым живым человеком случались самые разнообразные несчастья, один только Тэдди Викс оставался цел и невредим. Фермеры в штате Миннесота то и дело бывали раздавлены тракторами, крокодилы дюжинами пожирали индийских крестьян, железные балки ежечасно срывались с небоскребов и падали на головы граждан во всех городах — от Филадельфии до Сан-Франциско. Люди падали со скал, налетали в автомобилях на стены, сваливались в паровые котлы, ранили себя из револьверов, думая, что они не заряжены. Да, в этом мире калек, в этой безногой и безрукой вселенной, один только Тэдди Викс был по-прежнему несокрушимо здоров. Положение стало жутким и двусмысленным.
Как-то вечером мы с Акриджем бродили по Лондону. Он повел меня в тот грязный переулок, где когда-то снимал меблированную комнату. Мне очень не нравилось это место.
— Куда ты меня ведешь? — спросил я.
— Здесь живет Тэдди Викс, — сказал Акридж. — Он занимает ту самую комнату, в которой когда-то жил я.
Гнусная улица не стала для меня привлекательнее от того, что здесь живет Тэдди Викс. С каждым днем я все больше жалел, что истратил столько денег на Викса, и вражда моя к нему все росла.
— Я хочу навести о нем справки… Мне нужно кое-что разузнать.
— Разузнать?
— Да, потому что я чувствую, что его искусала собака.
— Откуда же у тебя это чувство?
— Не знаю, — ответил мечтательно Акридж. — Просто у меня чувство такое, а откуда оно, я не знаю.
Уже одна мысль о том, что Тэдди Викс был искусан собакой, подействовала на меня вдохновляюще, и я молча поспешил за Акриджем. В каждом из десяти журналов, на которые мы подписались, всем подписчикам горячо рекомендовалось именно укушение собаки. Раны, нанесенные зубами собак, красовались на самом почетном месте в перечне тех несчастий и бед, которые давали максимальную прибыль. Они следовали тотчас же за переломом ребра. Вот почему осенили меня в ту минуту светлые, блаженные мечты. Но вдруг восклицание Акриджа вернуло меня к суровой действительности. Из-за угла вынырнула хорошо знакомая фигурка Тэдди Викса, и одного взгляда на его изысканную, элегантную внешность было достаточно, чтобы понять, что все наши надежды построены на песке… Даже самая крохотная комнатная собачонка, — и та не укусила его.
— Здравствуйте! — крикнул он.
— Здравствуй! — угрюмо ответили мы.
— Я, простите, не могу останавливаться, — сказал Тэдди Викс. — Бегу за доктором.
— За доктором?
— Да. Бедняга Виктор Бимиш. Его укусила собака!
Мы с Акриджем мрачно переглянулись. Казалось, судьба насмехалась над нами. Какая нам выгода в том, что Виктора Бимиша укусила собака? Даже если бы сотня собак искусала Виктора Бимиша, мы не получили бы за это ни гроша. Искусанный собакой Виктор Бимиш не имел никакой рыночной цены.
— Это хозяйкина собака. Ты ее знаешь. Здоровенная псина. Гигантская, — говорил Тэдди Викс.
Я вспомнил этого пса. Овчарка, обросшая шерстью, с дикими глазами и торчащими наружу клыками. Я
