Езжай, найди причину, пока Ангел свою стаю туда не привёл.
Он был побеждён! Он сломался, разлетелся в щепки, как дубовая линейка в его руке. Однако Зимогор не испытал мстительных чувств, напротив, первый раз увидел перед собой гордого, но чувствительного человека…
И тогда ещё было предчувствие, что Аквилонов больше не поднимется…
Авария на скважине в Горном Алтае как бы подразумевалась изначально, и откровения Ячменного не звучали такими уж откровениями. Дело в том, что ещё до заброски сюда людей и техники, он, будучи тогда главным геологом, приезжал сам, чтобы задать точку для скважины — вбить железный репер, определившись на местности. Заказчик требовал точности чуть ли не до миллиметров и независимо от того, удобно будет размещать там буровую или нет. Поэтому Олег взял с собой топографа с теодолитом и сам таскал рейку, когда делали инструментальную привязку. Конечно, с точки зрения разумности, следовало бы задать скважину не на альпийском лугу, а на километр ниже, поближе к воде, которой требуется огромное количество на алмазном бурении: внизу был густой лес — не нужно натягивать маскировочные сети, и текла приличная горная речка, так что нет смысла прокладывать трубопровод, ставить дополнительные насосы и копать зумпф для сброса и отстоя отработанной промывочной жидкости. Но воля и инструкции заказчика были жёстки, да и деньги, отпущенные на этот проект весьма соблазнительны: в экспедиции с финансированием последнее время было худо, а один этот заказ позволял безбедно прожить целый год, поскольку Аквилонов и проектный отдел сумели спрятать в смете почти семьсот тысяч «лишних» долларов.
Заказчик смету не урезал ни на цент, и тогда Иван Крутой расщедрился, отдал в партию Ячменного экспериментальный буровой станок.
Когда Зимогор с топографом, медлительным, пенсионного возраста человеком, бродили по весеннему, только что вытаявшему альпийскому лугу с рейкой и мерной лентой, откуда-то сверху к ним спустился алтаец средних лет, кривоногий, низкорослый человек в пастушьей одежде: в этих краях держали когда-то огромные стада пуховых коз, и все местные жители были пастухами. Теперь колхозы рассыпались, но пастухи остались, хотя занимались бог весть чем.
— Ты кто? — спросил он без всяких прелюдий.
— Я землемер, а ты? — между делом отозвался Олег. Но вместо ответа, пастух опёрся на посох и прищурился.
— Зачем ты меряешь землю? Хочешь продать?
Сквозь спокойствие местного жителя проглядывало тяжёлое недовольство.
— Почему же обязательно продать? — засмеялся Зимогор. — Начальство сказало — измерить, вот и меряю.
— Измеришь и продашь! Всё уже продали, осталась одна земля!
— Да я ничего не продаю! — ещё веселился он. — Да и кому нужно покупать горы?
— Начальники твои продадут! — был ответ. — Откуда приехал?
— А ты-то кто такой, чтобы спрашивать?
— Я хозяин этой земли!
На самом деле земля тут была прекрасная, разве что пахать и сеять нельзя, повсюду камень, — только любоваться. Но кто сказал, что Бог создал землю, чтобы от неё только кормиться? Должны же быть и места, сотворённые как полотна художников, для радости глаза и души. И Господь, имея высший талант живописца, после унылых Алтайских степей расщедрился на краски и форму, вдохновился и написал картину «Горный Алтай», а в ней ещё одну — «Манорайская впадина».
Зимогор тихо шалел от красоты и иногда непроизвольно останавливался и замирал: хотелось смотреть вдаль, и когда глаз медленно достигал горизонта — окоёма, как говорили в старину, — что-то происходило, зрение становилось невероятно острым, орлиным, так что он за десятки километров начинал видеть мельчайшие детали: крошечный водопад, горного козла на тающем леднике, птиц-кедровок в пышных кронах кедров…
И ещё было предощущение радости, ожидаемой не известно откуда и по какой причине.
Вероятно, то же самое видел и топограф, потому что время от времени старательно пыхтел и сетовал, что здесь оптика атмосферы имеет какие-то особые свойства.
Но было и горе в этой земле. Оно валилось в буквальном смысле с неба, через считанные минуты после каждого старта космического корабля в Байконуре. Отработанные первые ступени, попросту говоря, ёмкости с остатками ядовитого топлива, падали в Манорайскую котловину, будто их магнитом сюда притягивало. Если же случался неудачный запуск, то сам корабль почти всегда падал именно здесь, и, вероятно, от таких катастроф остались чёрно-бурые пятна пожаров по зелени леса. Для сбора ступеней и дезактивации земли на месте падения была создана специальная бригада «отработчиков», но она, как и всё здесь, давно развалилась из-за недостатка средств. Мудрые и наивные хозяева этой земли тащили упавшие чуть ли не на их головы трубы к себе домой и пытались приспособить для хозяйственных нужд, чтоб добро не пропадало. Травились сами, больными рождались дети, ни с того, ни с сего умирали совершенно здоровые люди, скот — обо всём этом было подробно изложено в справке, полученной Зимогором перед поездкой на Алтай.
Хозяин этой земли, стоящий сейчас перед ним, смотрелся совсем жалко: драный длинный дождевик, шапчонка, стоптанные на один бок кирзачи. Экипированные с иголочки, обряженные в хороший армейский камуфляж (спецодежда поставлялась заказчиком), Зимогор с топографом выглядели как агрессоры- захватчики.
— Если ты хозяин, позаботился бы о своей земле, — выговорил ему Олег, — пока её совсем не запакостили. А то скоро не то что продавать — и ступить сюда нельзя будет, колючей проволокой обтянут.
Он не понял Зимогора, подумал, спросил со скрытым вызовом:
— Зачем — обтянут проволокой? Чтобы продать?
— Да кто её купит? — чуть не закричал Олег. — Не земля, а заражённая зона! Чернобыль!
— Земля нас кормит, — опять ничего не поняв, проговорил хозяин.
— Как она кормит? Чем? Скот сдох, зверьё разбежалось! Да здесь даже шишки с кедров бить нельзя! Воду пить!
Алтаец прищурился, окончательно спрятав глаза.
— Нам деньги дают, пособие. Кто живёт здесь — всем дают.
В той же справке о коренных жителях Горного Алтая говорилось как о древнем мудром племени с особым укладом жизни и культурой, но от общения с этим хозяином у Зимогора складывалось иное представление: либо местные жители сумасшедшие, либо это проявление детскости народа.
— От вас просто откупаются, — попытался он вразумить алтайца. — Причём копейками. Сколько тебе платят? Сто рублей! И то не вовремя?
Тот не хотел слушать, упорно стоял на своём.
— Люди сказали, ты пришёл, чтобы посмотреть, что лежит в нашей земле, а потом продать.
— Да тебе же наврали! Обманули! — не выдержал и встрял топограф. — Можем заверить: твою землю никто не тронет. Только сам не отдавай! И не позволяй загаживать её!
Алтаец не поверил и обиделся, посмотрел на пришельцев и ушёл назад, в гору.
А топограф до самого вечера никак не мог разобраться и определить, где же находится точка в самом деле: то ли на сотню метров ниже, то ли выше. Делал один промер — получал одни данные, но контрольный давал совершенно другие цифры. Он сначала не признавался, пыхтел над своей тетрадкой и картой, выверял теодолит и вновь просил Зимогора побегать с рейкой. Олегу, наконец, это надоело.
— Да сколько можно! — возмутился он. — Как первый раз замужем.
— Ничего не понимаю, — сдался топограф. — Цифры не бьют. Что-то с теодолитом… Попробуем ещё ход протянуть от репера. Где-то у уреза воды должен стоять…
Часа полтора он рыскал вдоль речки и вернулся ни с чем: когда-то установленный репер или смыло половодьем, или кто-то уничтожил его, что было не в диковинку. Однако поделился своими догадками, мол, здесь в послеобеденное время атмосфера даёт сильное преломление луча и невозможно быстро вычислить погрешность без специальных измерений и таблиц.
— И что же будем делать? — не скрывая раздражения, спросил Зимогор. — Ночевать, что ли?
