превращаются самые благородные человеческие замыслы, если оказываются под властью людей, живущих на свете всего один раз.
Она закончила шитьё, откусила нитку и, приблизившись к Насадному, прежде чем надеть амулет на шею, умышленно подышала в лицо.
— Ну, отогрелись твои глаза? Ты узнал меня?
У Насадного было полное ощущение, что он снова сидит на занесённых трамвайных путях в блокадном Ленинграде и замерзает рядом с домом…
Прямо по Пятой линии оставалось пробежать метров сто, а там, за углом, был уже дом, однако ступни окончательно замёрзли, очужели и Святик ещё раз присел на занесённых трамвайных путях, подтянул колени к животу и стал греть ноги в полах пальто. Мимо протянули саночки с дровами — сырыми тополиными сучьями, обронили ветку, потом шакальей трусцой пробежала собака, на секунду задержалась, издалека обнюхала его — почуяла жизнь и побежала дальше. Если бы остановилась и, спрятавшись где- нибудь, села ждать добычи, он бы понял, что до дома ему не дойти. Этих последних оставшихся собак никто из нормальных людей в Ленинграде не ловил, чтобы съесть, поскольку они уже давно питались мертвечиной.
А дома оставалась мама. Наверное, она сейчас выламывала паркетины из спальни, чтобы растопить печь…
Ноги начинало саднить, и Святик тому обрадовался — значит, оживают; ещё немного, и заболят, наполнятся кровью, и тогда можно одолеть эти последние сто метров, а через парадное на лестницу не обязательно входить — легче вползти, потому что руки всё ещё сильные…
И тут он увидел двух военных в полушубках. Мужчина шёл по улице от его дома, а женщина появилась из арки проходного соседнего двора. И хотя вышли из разных мест, оба двигались медленно, осматривая улицу и сугробы, — кого-то искали. На работников морга, собирающих трупы на улицах, они не походили; те изредка ездили по городу на дребезжащем грузовике с будкой. На солдат военной комендатуры тоже, поскольку там служили пожилые ополченцы, а эти были молоды, энергичны и без винтовок, с пистолетами на поясах.
Святик сначала хотел окликнуть их, но потом решил, что бесполезно, не его же ищут, и потому сидел не шелохнувшись. Наконец, мужчина заметил его и направился к трамвайным путям напрямую, через сугроб, а женщина тем временем остановилась, поджидая товарища.
Военный склонился, смахнул мягкой рукавицей снег с лица Святика и посмотрел внимательно, обдавая тёплым дыханием.
— Ты жив?.. Эй, что молчишь? Ну?.. Где живёшь?
Он молчал, глядя грустными стариковскими глазами.
— Что, не он? — спросила женщина с дороги.
— Да вот, молчит. Сидит и как воды в рот набрал.
Тогда она пробралась к рельсам, присела и тоже всмотрелась в лицо Святика. Потом сдёрнула с головы шапку.
— Да, это он!.. Точно он!
— Как твоя фамилия? — спросил мужчина. — Ты помнишь фамилию?
— И так всё ясно — он! — засмеялась его спутница. — Сразу видно!
Они чему-то так обрадовались, что Святик услышал настоящий весёлый смех, о котором уже давно забыл, да и смеяться разучился. Он смотрел с пугливым любопытством, пока не ощутил, что давно и плотно сомкнутые губы сами собой растягиваются и обнажают пустые, стариковские дёсны.
Женщина вдруг распахнула полы пальто Святика, увидела босые синие ноги.
— Где твоя обувь? Почему ты босой?
— У меня отняли валенки, — признался он, чувствуя, как легко стало говорить. — Новые, мы с мамой их всего вторую зиму носили…
— Кто отнял? — почти в голос спросили они.
— Люди… Взрослые люди. Мужчина и женщина. Они людоеды, я видел…
Женщина расстегнула ремень, затем полушубок, после чего вытряхнула Святика из пальто и посадила себе под гимнастёрку, запихав его ноги в свои брюки.
— Это не люди, это были земноводные летарии. Только они питаются человечиной.
— Хотели и меня взять, — признался Святик, ощутив, как от тела женщины исходит обволакивающий жар. — Но ощупали и сказали — мяса нет, одни кости. Взяли только валенки и бидон с водой.
— Им очень хочется выжить, — сказала согревающая и подышала ему в глаза. — А тебе ведь совсем не страшно умирать, правда?
— Не страшно, только маму жалко… Вы нашли меня, чтобы забрать на тот свет? Вы ангелы?
— Что ты, брат, мы военные. И пришли, чтобы найти тебя и вывезти из Ленинграда.
Мужчина тем временем достал из вещмешка свёрток и извлёк оттуда маленький бутерброд с маслом и сыром. И ещё стальной цилиндр, в котором оказался горячий чай — Святик не знал, что такое термос.
— Ешь, — сказал он и поднёс его ко рту, — ты же мечтал съесть бутерброд с белым хлебом?
— Нет, не мечтал… У меня нет зубов. Молочные выпали, а другие не выросли.
— Может, видел во сне? Голодному человеку часто снится пища.
— Мне не снится пища, — проговорил Святик, взяв бутерброд, как конфету. — Ангелов я видел. Они живут на небе, но тоже ходят в военном, как вы.
— Ты слышишь, это он! — снова засмеялась женщина. — Может, скажешь фамилию?
— Насадный, — признался Святик.
Они недоуменно переглянулись, пожали плечами и отчего-то слегка разочаровались.
— Так похож, — проговорила женщина. — Просто копия…
— А вы кто? — в свою очередь спросил он. — Ангелы?
— Нет, мы гои.
— Не знаю, что такое гои… Всё равно с неба, да?
— Мы живём на земле, — военный дотянулся и поднял тополиную ветку. — Смотри, осенью листья облетели и дерево умерло. Но остались почки. И они живые даже зимой. Если ты поставишь эту ветку в бутыль с водой, она распустится и оживёт, хотя отломлена и не имеет корней. Мы и есть эти почки. Мы переносим жизнь через смерть. И потому называемся — гои. Понял?
— Ничего не понял, — признался он. — На вид вы самые настоящие люди.
— Но люди есть разные. Например, по виду такие же, но людоеды. Их называют летариями. А мы — гои. Слышал? — военный налил ему чаю из термоса.
— Нет, не слышал. — Святик высвободил отогретую руку из-за пазухи женщины, взял из рук военного кружку.
— Ты помнишь отца?
— Помню… А почему в вашей бутыли вода не остывает? Она сама делается кипятком? Без дров? Без огня?
— Без огня ничего не делается, — ответили ему. — А этот термос существует, чтобы долго хранить тепло.
— Нет, ну так похож! — снова обрадовалась женщина. — Ему интереснее существование огня, чем хлеба. Не боится смерти и не снится пища!
— Может, ты наврал нам? — с надеждой спросил другой. — С фамилией?
— Нет, не наврал. Я Насадный.
— Погоди, а как звали твоего отца?
— Людвиг.
Они вновь обрадовались, засмеялись, и этот смех среди заваленного снегом, стынущего, полумёртвого города показался диким.
— Ну вот! Вот! Правильно! Людвиг! Его отец — Людвиг!
— Но фамилия — Насадный, — с сожалением произнёс Святик — так не хотелось разочаровывать этих гоев.
— Фамилия может быть какая угодно, — в ухо проговорила женщина. — Главное, твой отец —
