шесть лет (это промежуток от начала перкой мировой войны до начала второй мировой войны), тогда вместо политических и экономических факторов в роли запальников, вызывающих воспламенение человеческих масс, должны выступать психологические и даже биологические факторы. Состояние раздражения – это предварительное условие той «патриотической» непримиримости, которая ведет к масштабным неконтролируемым столкновениями с насилием, увечьями и убийствами. Когда человеческий род, объединившийся в большие сообщества, разделяется на разные лагеря, локальные, «племенные» периоды конфликтов сами собой сливаются во внезапные общие взрывы континентального и даже, как в нашем веке, глобального масштаба.
Масштабные конфликты, повторяющиеся каждые пятьдесят два года и угроза которых существует на половине этого периода, должны рассматриваться как своего рода природные явления, подобно нашествиям саранчи каждые семнадцать лет (можно по ходу дела отметить, что последний период составляет примерно третью часть пятидесятидвухлетнего, хотя, возможно, они и не имеют отношения друг к другу). Этот феномен массовой истерии мирового масштаба должен быть понят, и его корни должны быть найдены и удалены.
Следует напомнить, что две грандиозных природных катастрофы произошли тридцать четыре столетия назад с тем же самым интервалом в пятьдесят два года, и если нельзя с уверенностью констатировать биологическую прнчи-. ну таких периодических массовых истерий, то по крайней мере ее следует предполагать и изучать. Само такое предположение и изучение может оказать целительное воздействие.
Избранный народ Хиросимы
6 августа 1945 года американский военный капеллан благословил команду самолета и пожелал ей успешного выполнения своей миссии – доставить и бросить атомную бомбу на Хиросиму. Это была ослепительная вспышка, горячий смерч и землетрясение; в небе повис атомный гриб; тела обуглилисьдесятки тысяч тел – и начался атомный век.
Двадцать лет спустя (1967) роберт Джей Лифтон, профессор кафедры психиатрии в Иельском университете, опубликовал очень сильную книгу «Смерть в жизни: пережившие Хиросиму». Он опросил семьдесят человек из числа выживших, людей самых разных судеб.-Он обнаружил незначительные отличия в психическом состоянии людей образованных и необразованных, врачей, писателей, священников и торговцев, домохозяек, крестьян и людей деклассированных. Ниже я цитирую отзыв Пауля Гудмэна о книге Лифтона, поскольку ему удалось схватить самую суть1: «Они считают – семнадцать лет спустя – что постоянно присутствуют при этом событии. Они отказываются сообщать в точности о его деталях, которые священны. Это событие было Великим, некоторые говорили даже о мгновенном счастье в том смысле, что пробудились от иллюзий этого мира. Они Избранный народ. Многие имеют шрамы, как отметки бога Иисуса. Они создают своего рода мистическое братство с некоей миссией. Они являются жертвой. Они должны стать освободителями обездоленных и апостолами мира. Их презирают, но они тот камень, который отвергнут строителями.
Нужно стать морально совершенными и не продавать свой опыт менялам. По мнению некоторых из них, любая речь и любая форма социальной активности – это про-фанаиия. Должно хранить чистоту с помощью изощренных табу, например, не носить нейлоновые чулки, потому что они сделаны Дюпоном. Однако с того времени произошла переоценка ценностей, на людей возлагается обязанность «обирать египтян», то есть действовать на черном рынке. Матрица человеческого существования разбита; вместо человеческого существа – сплошная рана: невозможно жить, если только 'не существует нового неба и новой земли. «В этом мире я вижу истинный ад». Традиционные религии, буддистская или католическая, не могут справиться с этим новым явлением. Это новое ощущение принадлежит всему человечеству.
Но когда-нибудь лев ляжет рядом с агнцем. «Они считают… что энергия в десять миллионов лошадиных сил на грамм, освобожденная из атома, будет передана в руки человека. Тогда богатый урожай науки будет мирно доставлен людям, как гроздья винограда, собранного на заре и мокрого от росы». Это видение в стиле Исайи, Санхики Тоге. После черного дождя засияет радуга. Даже перед падением Бомбы, в том привычном прошлом, мы не жили – это была иллюзия. Но человек по- прежнему видят все еще четкую фотографию своего невинного детства: оно остановилось, пока не наступит новый мир, в котором оно оживет. Избранные святые, вместе с мертвыми, которые также присутствуют, ибо участвовали в том событии, захвачены, как в чистилище, бессмысленным ходом текущей истории. Скорее всего они ждут нового пророка, который сможет преобразить жизнь… А пока ждут, они сидят в молчании и вспоминают о яростной теофонии; другие же говорят с мертвыми».
Мое внимание к эссе Пауля Гудмэна привлекло то, что он проявил проницательность, сравнивая психологическое состояние выживших в Хиросиме с испытаниями и последующей реакцией израильтян во времена Исхода – события, уходящего в далекую историю. Он даже начинает свою статью с упоминания о книге Мартина Бубера, посвященной Моисею: «„.Библейская история не может пониматься буквально, однако она не может считаться неисторичной: с этими людьми что-то произошло, сверхъестественное или ненормальное, и рассказ, который до нас дошел, был их попыткой справиться с этим испытанием, восстановить душевное равновесие и самих себя в мире, который подвергся трансформации».
Эта параллель не была проведена профессором Лиф-тоном; он, однако, проследил аналогии с духовной эволюцией, или точнее, мутацией людей, переживших нацистские лагеря. Основная часть его книги «Смерть в жизни» посвящена защитным механизмам против травмы: вытеснению, отвержению, формированию реакций, перечеркиванию…экрана памяти, поискам козла отпущения и алиби, самообвинениям с целью избегнуть тревоги отверженности, идентификации с силой, которая нанесла ущерб с целью избегнуть чувства бессилия, обращению гнева против самого себя и чувству вины.
Эта книга воссоздает поразительно законченную травматическую среду, но рецензент настроен критически по отношению к патологическому прогнозу профессора Лиф-тона.
Лифтон пишет: «Основной способ защиты выживших от смертельного беспокойства и смертельной вины – это утрата чувствительности. В ходе наших наблюдении над Хиросимой мы говорили об этом процессе, в самой острой его форме, как о психической замкнутости, а в наиболее хронических формах – как о психическом онемении. Теперь я склонен считать, что психическое онемение скорее характеризует весь жизненный стиль выживших»1. «Психическое онемение переживших катастрофу является, на мой взгляд, первой стадией погружения значительной части воспринятых событий в частичное забвение. Главное различие этих двух'событий – феномена эпохи Исхода и событий 1945 года – состоит в том, что первый не был делом рук человека и имел глобальный характер; события же нашего времени были деянием человека, и хотя они были глобальны в том смысле, что война распространилась на все континенты и моря, они сфокусировались в сожжении двух городов с помощью высвобожденной «энергии в десять миллионов лошадиных сил на грамм». Для жителей этих городов катастрофа была не менее глобальной, и только позже выжившие узнали, что они были выбраны из всех городов для этого эксперимента тотального убийства. Но прежде, чем они об этом узнали, для них не было никакой разницы,' если бы и все города мира были сметены. Опыт Хиросимы и Нагасаки явился ужасающим зеркалом тех минут, когда «в утреннюю стражу воззрел Господь на стан Египтян из столпа огненного и облачного…» (Исход 14:24).
