Его, сына Шона О'Нила, довела до этого женщина. Женщина, которую он когда-то любил.
Вспомнив о ней, он почувствовал болезненный укол в сердце и потер себе грудь. Он закрыл глаза. Нет, это была не любовь. Это была только страсть, не знавшая удержу. Он принял за любовь свое неутолимое желание обладать ею, но это никогда не было и не могло быть любовью.
Лэм постарался привести свои мысли в порядок. Он не должен думать о Катарине, в этом не было совершенно никакого толку. Ради нее он затеял опасную игру, совершенно не представляя себе, что она за женщина. Нет, с этим покончено, и он должен думать только о своем будущем, о том, как избежать петли палача.
В том, что он найдет способ остаться в живых, Лэм не сомневался. Он еще не сделал своего последнего хода. Это была очень сильная позиция, которую он предвидел, когда решил вступить в игру, и ценность ее только возрастала с каждым лишним днем жизни Фитцмориса. Но Лэм не мог играть в одиночку. Ему требовался партнер, ему нужна была королева.
А это только вопрос времени — наверняка Бет пошлет за ним, чтобы устроить ему взбучку. Лэм отлично знал женщин и готов был вверить свою жизнь этому знанию женского характера. Елизавета хорошо к нему относилась и теперь, конечно, очень разозлена его изменой. Он должен набраться терпения, чтобы пережить те дни или даже недели, которые она заставит его провести в этой дьявольской дыре в ожидании ее благоволения. А уж тогда он, подобно сирене, пустит в ход все свои чары, чтобы обольстить ее. Он будет пленять ее с тем же упорством, с каким когда-то соблазнял Катарину.
Лэм поднялся на ноги и принялся расхаживать по камере, обдумывая, как лучше устроить свое освобождение. Но ставки в игре изменились. На кону была только его собственная свобода, чтобы снова стать Владыкой Морей и вернуться к той жизни, которая его больше всего интересовала.
Не так давно ставкой были брак с Катариной и их возвращение в Ирландию. Будущее рисовалось ясным и безоблачным. Сейчас все стало другим. Сейчас он боролся лишь за свою жалкую свободу и не менее жалкую жизнь.
Катарина прибыла в Лондон вместе с Макгрегором и Ги, совершенно измученная сумасшедшей гонкой. Онауехала с острова сразу же, как только узнала, что Лэм попал в плен и его жизни грозит опасность.
Лэм предал ее, но он не заслуживал смерти. Теперь она уже целую неделю жила в состоянии томительного беспокойства и леденящего душу страха. Она никогда не могла бы ни забыть, ни простить его ужасное предательство, но она не желала его смерти. Она должна как-то помешать его казни, должна умолять королеву о милости.
Они поселились в популярной среди иностранцев гостинице «Белый медведь». Им быстро удалось узнать, что двор располагался в Ричмонде, а Лэм сидел в Тауэре, и его судьба еще не была решена. Но повсюду они слышали разговоры о предстоящей казни: простые люди предвкушали повешение еще одного пирата на Воротах висельников.
Катарина взглянула на себя в зеркало. Она побледнела от постоянных переживаний, под глазами обозначились темные круги. Да, она совсем измучилась. Но теперь у нее была цель, которая привела ее в Лондон, — освободить Лэма О'Нила. И она сделает все, что потребуется, для успеха этой миссии, даже если никогда не сможет вернуться к нему как жена.
Елизавета расхаживала по приемной. Ее сердце бешено колотилось. Она приказала привести к ней пирата, потому что ей неудержимо хотелось высказать этому подлому предателю все, что она о нем думает. Она не могла дождаться момента, когда увидит его на коленях, умоляющего о прощении, бормочущего какое-нибудь жалкое объяснение своих ужасных поступков.
— Спокойнее, Бет, — пробормотал Лечестер ей на ухо.
— Не могу, — огрызнулась она, раздраженная его непоколебимым хладнокровием. Но ведь Роберт ненавидел соперников, и он знал, что она с самого начала благоволила Лэму. Поэтому он был необычайно доволен тем, что Лэм оказался изменником. Последние несколько недель он выступал за то, чтобы немедленно судить пирата, признать его виновным и повесить.
Теперь Елизавета жалела, что призвала его, Ормонда и Сесила. Но она знала, что ей необходим их совет — себе она уже не доверяла.
Двери комнаты широко отворились. Елизавета замерла, повернувшись к дверям. Она не видела ни гвардейцев в алой форме, ни Джона Хоука. Она видела только своего пирата.
Сердце Елизаветы на мгновение остановилось, глаза широко раскрылись. Ее сразу поразил его вид, и сердце ее сжалось от боли.
Когда-то белая туника была в пятнах крови. Бриджи были такими же грязными и запятнанными. Даже на расстоянии Елизавета ощутила запах его давно не мытого тела. Конечно же, он не брился и оброс короткой, лохматой бородой. Их взгляды встретились.
В то мгновение в ней умерла вся зародившаяся было жалость к нему. Какое у него было гордое лицо. Глядя в холодные серые глаза, Елизавета подумала, что он великолепен, как всегда. Этого человека не мог победить простой смертный. Он готов был склониться лишь перед самой Смертью. И даже умирая, он сохранил бы свою гордость и достоинство.
Елизавета сразу заметила все, до мелочей. Он стоял очень прямо, расправив плечи, несмотря на сковывающие руки за спиной кандалы, высоко подняв голову. Когда он смело смотрел ей в глаза — так, как смотрел бы на женщину, с которой не прочь переспать, — в уголках его рта даже появился намек на улыбку.
Нет, он не боялся смерти. И ее он тоже не боялся.
Елизавета ощутила восторг и огорчение одновременно. Как женщина, она никогда не сможет быть к нему безразличной, но как королева она должна потребовать, чтобы он выказывал страх и почтение.
Ее снова укололо то, что он ее предал. Как мог он изменить ей? Неужели она была ему совершенно безразлична? Она возблагодарила Господа и свою железную волю за то, что не пригласила его в свою постель в ту ночь в прошлом году, когда испытывала огромное искушение сделать это. Чтобы скрыть свое возбуждение, она улыбнулась так холодно, как только могла, хотя ее губы дрожали.
— Подойдите, пират.
Лэм прошел вперед, не спуская с нее взгляда. У него еще хватило нахальства сказать:
— Прошу прощения, ваше величество, — прежде чем опуститься перед ней на колени.
— Вот как? Вы — отъявленный мерзавец. В вас не заметно ни малейшей капли раскаяния.
— Я очень раскаиваюсь. Я прошу прощения не только за мои предполагаемые преступления, но и за появление перед вами в таком ужасном виде.
Она смотрела на него, стараясь понять, что он задумал. От нее не укрылось употребление слова «предполагаемые».
Его взгляд был слишком смелым, слишком мужским, и слишком много обещал.
Елизавету пробрала дрожь. Она чувствовала себя не столько королевой, сколько юной и растерянной девушкой. Внимательно глядя на него, она заметила, что кандалы причиняют ему боль. Но она не прикажет, чтобы их сняли: пусть страдает, раз так обошелся с ней.
— Можете встать.
Лэм так изящно поднялся с колен, как удалось бы лишь немногим, чьи руки скованы за спиной.
— Благодарю вас.
Елизавету раздражало, что за каждым их жестом наблюдают, к каждому слову прислушиваются. Все же она напомнила себе, что не должна отпускать своих советников. Слишком опасно было оставаться с Лэмом О'Нилом наедине.
— Когда вас в следующий раз приведут ко мне, сначала выкупайтесь, потому что меня оскорбляет ваш отвратительный вид и ваш отвратительный запах, — откровенно заявила она.
— Я надеюсь, что следующий раз будет. — Он наклонил голову. — Я сам себе отвратителен, — вежливо сообщил он, глядя ей в глаза, — и уверен, что выгляжу, как бродяга из Брейдуэлла.
— Я могла бы послать вас в Брейдуэлл, — сказала Елизавета. Неужели он рассчитывает обольстить ее этим своим откровенным взглядом?
— Но в этом месте отбывают срок только бродяги и шлюхи. — Он довольно нахально приподнял брови.
— Тогда я, наверное, должна послать туда вашу приятельницу.
Его нахальство пропало, и в глазах что-то блеснуло.
