Но в тот самый момент, когда друзья собираются уже свернуть к церковной мызе, открывается дверь аптеки и из нее выходит невысокий, сутулый, лысый человечек; заложив руки за спину, он начинает прохаживаться по шоссе.
– Это помощник аптекаря, – говорит Кийр, указывая на человечка.
– Ну и пусть! – через плечо бросает Тоотс. – А впрочем, погоди, – говорит он останавливаясь, – надо бы зайти и купить чего-нибудь, чтобы…
– Чего купить? – спрашивает Кийр.
– Чего-нибудь против тошноты. Меня уже с утра мутит, черт, то и дело зевать приходится. Надо бы принять чего-нибудь, чтоб растворило этот керосин, а то он всплывает и лезет к самому горлу.
– Какой керосин? – удивляется Кийр.
– Какой керосин! – отвечает Тоотс. – Мало ли какой керосин бывает на свете.
При этом он, не говоря больше ни слова, поворачивается и шагает к аптеке. Кийр следует за ним, пытаясь уяснить себе смысл этих туманных фраз. Мужички провожают их недоуменным взглядом, причем тот, что постарше, так сильно тянет свою пустую трубку, что треск ее слышен на шоссе.
– И куда это их понесло? – доносятся до Кийра его слова.
Тоотс подходит к аптекарю, приподнимает в знак приветствия шляпу и, указывая на дверь аптеки, что- то шепчет. Лысый человечек, который, как оказывается при ближайшем рассмотрении, помимо всего прочего обладает еще и большим красным носом, в свою очередь приветствует Тоотса кивком головы, что- то бормоча в ответ. Все трое входят в аптеку. Кийр идет последним, соображая про себя, что ему здесь купить: ведь такое солидное заведение существует не только для того, чтобы заглянуть сюда, поздороваться и выйти.
– Ну, что вам угодно? – спрашивает аптекарь, заходя за прилавок.
Кийр почти уверен, что Тоотс станет говорить об ишиасе, но, к удивлению своему, слышит другое – приятель его жалуется на тошноту. Аптекарь, опершись на прилавок и обхватив руками свой большой лысый череп, заглядывает больному в глаза и, чуть усмехаясь, говорит:
– Против тошноты существует только одно лекарство, на все остальные не стоит выбрасывать деньги.
С этими словами он выпрямляется, берет с прилавка стеклянную мензурку и идет к полке. Тоотс в это время разглядывает весы, блестящие медные гирьки, дробь в жестяной баночке рядом с ними и ждет, когда же начнется таинственный процесс развешивания лекарств, который с юных лет так прельщал его, когда случалось бывать в аптеках, и так интригует его и теперь. Но ничего подобного не происходит. Аптекарь снимает с полки бутыль со стеклянной пробкой, наливает мензурку до половины желтовато-красной жидкостью и, возвращаясь к Тоотсу, говорит:
– Выпейте-ка, посмотрим, пройдет ли тошнота.
– Все? – чуть испуганно спрашивает Тоотс и смотрит на полку, где бутыль со стеклянной пробкой выпятила в сторону прилавка свой круглый живот, украшенный этикеткой. «Bals. vulnerar. Kunz.» – быстро прочитывает на ней Тоотс, берет мензурку и медленно ее опустошает. Аптекарь, не отрывая глаз, следит за своим клиентом, словно ожидая, что действие лекарства скажется тут же, сразу. На его красном носу, вначале казавшемся только красным, теперь сменяется все цвета радуги. Кийр замечает, как под лучами солнца, падающими в окно, капельки пота на этом необычайном носу искрятся подобно жемчугу. Тоотс морщится, вытирает платком рот и, вопросительно улыбаясь, смотрит на аптекаря.
– Ну? – спрашивает тот. – Не правда ли, лучше стало?
– Да-а, – протяжно говорит больной. – Как будто лучше. Но разрешите спросить, господин аптекарь, что это за лекарство? Пуншевое масло?
– Пуншевое масло… – повторяет аптекарь. – А вам что до этого? Главное, чтобы помогло. Начни мы каждому объяснять, какое лекарство даем, так и сами заболели бы. И что всего хуже – лекарства перестали бы действовать. Ибо имейте в виду, молодой человек, и запомните: лучшее лекарство приносят с собой сами больные. Напрасно вы будете искать это лекарство у нас на полках, имя ему – вера в силу лекарства! Да, именно так. Пейте, что вам дают и не спрашивайте, не допытывайтесь. Верьте, надейтесь и любите – и вы преодолеете все. Вы еще молоды, лучшие годы у вас впереди, вам будет принадлежать весь мир, если только сумеете правильно взяться за дело. Не так ли? Хм? Что? А сейчас, – добавляет в заключение аптекарь, – и меня самого что-то затошнило. Не будет большим грехом, если и я чуть подкреплю свою веру. Ибо учтите, молодой человек, и запомните, что еще в священном писании сказано: «Врач, исцелися сам».
С этими словами аптекарь подходит к полке, наливает в мензурку желтовато-красной жидкости, поднимает на мгновение взор к потолку и, звонко прищелкнув большим и средним пальцами над головой, залпом опорожняет мензурку. Затем открывает белую банку, вынимает несколько миндалин и ловко отправляет их в рот. Там он, подперев щеку рукой, снова облокачивается на прилавок, заглядывает Тоотсу в глаза и, шамкая беззубым ртом, говорит:
– А чем же соль солить, если соль пресной стала? Хм? А? Ответьте мне на этот вопрос, молодой человек.
Кийр недоуменно озирается вокруг. И это, и все, что говорилось раньше, так странно и нелепо, что он ничего не сумел бы ответить аптекарю. Но Тоотс, чьи глаза приобрели какой-то масляный блеск, закуривает папиросу и, видимо, знает, что сказать.
– Я долго пробыл на чужбине, – начинает он. – Годами блуждал по России, сейчас вернулся на родину, чтобы подлечиться, и теперь меня здесь ни один черт не узнает. После такого долгого отсутствия я сегодня впервые попал в Паунвере, встретился здесь со своим школьным товарищем, и вот я здесь. Извините… – добавляет он, откашливаясь, – разрешите представиться: моя фамилия Тоотс.
– Очень приятно! – бормочет аптекарь и тоже называет себя.
Новые знакомые пожимают друг другу руки, Тоотс предлагает лысому парню папиросу и продолжает:
– Между прочим, – говорит он, – должен заметить, что Паунвере за это время сильно изменилось. Не будь со мной старого друга… разрешите познакомить – господин Гейнрих Георг Аадниэль Кийр… да, так не будь со мной старого друга, я бы здесь заблудился. Но теперь, когда со мной этот надежный провожатый…
