«Взгляни», сказал я поэту.
«Поток уничтожит его», ответил поэт.
«Но те города, которые отравляют реку…», сказал ему я.
И он ответил: «Всякий раз, когда столетия тают на холмах Судьбы, река ужасно разливается».
Демагог и дама полусвета
Демагог и дама и полусвета случайно пришли вместе к вратам Рая. И Святой печально взглянул на обоих.
«Почему Вы были демагогом?» спросил он первого.
«Поскольку», сказал демагог, «я отстаивал те принципы, которые сделали нас такими, какие мы есть, и вызвали любовь к нашей партии в великодушных людских сердцах. На словах я стоял неустрашимо, стремясь к широкой популярности».
«А Вы?» сказал Святой даме полусвета.
«Я хотела денег», сказала она.
И поразмыслив немного, Святой сказал: «Хорошо, входите; хоть Вы этого и не заслуживаете». Но демагогу он сказал: «Мы искренне сожалеем, но ограниченность мест, имеющихся в нашем распоряжении, и печальный недостаток интереса к тем Вопросам, которые Вы задавали и так умело разрабатывали в прошлом, не дают нам возможности предоставить Вам поддержку, о которой Вы просите». И он закрыл золотую дверь.
Гигантский мак
Я видел во сне, что возвратился к холмам, с которых в ясный день Вы можете увидеть стены Илиона и равнины Ронсеваля. И был лес на вершинах тех холмов с просветами там, куда падали лучи лунного света, и там, где никто не мог их увидеть, танцевали феи.
Но не было никакого леса, когда я возвратился, никаких фей, ни далеких отблесков Илиона или полей Ронсеваля, только один гигантский мак качался на ветру, и при этом гудел.
«Не помни». И под его толстым, как дуб, стеблем сидел поэт, одетый по-пастушески, и мягко наигрывал древнюю мелодию на дудке. Я спросил, феи пропустили его по этому пути или нечто более древнее.
Он сказал: «Мак растет быстро и убивает богов и фей. Его пары душат мир, и его корни иссушают великую силу». И я спросил его, почему он сидит на холмах, которые я знал, играя древнюю мелодию.
И он ответил: «Мелодия вредна для мака, который иначе рос бы еще быстрее; и если братство, частью которого я являюсь, прекратит наигрывать мелодии на холмах, люди рассеются по миру и будут потеряны или придут к ужасному концу. Мы думаем, что мы уже спасли Агамемнона».
Тогда он снова вернулся к своей дудочке, к своей древней мелодии, а ветер среди сонных лепестков мака бормотал: «Не помни. Не помни».
Розы
Я знаю обочину, где дикие розы расцвели в странном изобилии. Есть особая красота в зарослях почти экзотического вида, в том глубоком оттенке, который потрясает пуританские цветы. Две сотни поколений назад (я имею в виду поколения роз) это была деревенская улица; были времена цветочного декаданса, когда они оставили свою простую жизнь, и розы пришли из диких мест, чтобы окружать людские постройки.
Из всех воспоминаний об этой деревеньке, обо всех домах, которые стояли там, о мужчинах и женщинах, которым дома принадлежали, – ничего не останется, кроме прекрасного румянца на лицах роз.
Я надеюсь, что, когда Лондон окончит свои дни, и побежденные поля вернутся снова, подобно изгнанным людям, возвращающимся после войны, они смогут найти прелестную вещь, способную напомнить им о минувшем; потому что мы любили немного этот мрачный старый город.
Человек с золотыми серьгами
Может быть, мне это приснилось. Но по крайней мере можете поверить – я в один прекрасный день сошел с городской магистрали, направился в доки и увидел покрытые слизью причалы, круто спускающиеся к воде, увидел и огромную серую реку, скользящую мимо, и потерянные вещи, которые уплывали по ней, переворачиваясь раз за разом, и подумал о народах и о безжалостном Времени, и увидел и подивился царственным судам, прибывшим недавно из-за моря.
Именно тогда, если я не ошибаюсь, я и заметил прислонившегося к стене человека с золотыми серьгами, устремившего свой взгляд в сторону кораблей. Его кожа имела темный оттенок юга: густые черные волосы его усов слегка побелели от соли; он носил темный синий жакет, какой обычно носят матросы, и длинные ботинки мореходов, но взгляд его был направлен вдаль от стоящих в гавани судов, он, казалось, созерцал самые далекие вещи.
Даже когда я заговорил с ним, он не повернулся ко мне, а ответил мне мечтательно, с тем же самым остановившимся взглядом, как будто его мысли остались в далеких и пустынных морях. Я спросил его, с какого он судна, ведь в порту их стояло немало. Парусные суда были там со свернутыми парусами и прямыми неподвижными мачтами, подобными зимнему лесу; пароходы были там, и огромные лайнеры выпускали праздный дым в сумерки. Он ответил, что не был ни на одном из них. Я спросил, на какой линии он работал, поскольку он совершенно очевидно был моряком; я упомянул все известные линии, но он их не знал. Тогда я спросил, где он работал и кем был. И он сказал: «Я работаю в Саргассовом Море, и я последний из пиратов, последний оставшийся в живых». И я пожал его руку, пожал несколько раз. Я сказал:
«Мы боялись, что Вы умерли. Мы боялись, что Вы умерли». И он ответил печально: «Нет. Нет. Я слишком много грешил в Испанских морях: мне не позволяют умереть».
Сон короля Карна-Вутра
Король Карна-Вутра, сидевший на троне, управляющий всем, сказал: «Я очень ясно видел вчера вечером царственную Вава-Нирью. Хотя частью она была скрыта большими облаками, которые проносились над ней непрерывно, снова и снова, но все же лицо ее было открыто и сияло в свете полной луны.
Я сказал ей: „Пройдемся со мной к огромным бассейнам в покрытом садами прекрасном Истрахане, к бассейнам, где плавают лилии, дающие манящие грезы; или, сдвинув в сторону занавес висячих орхидей, пойдем со мной отсюда, от бассейнов, по тайной тропе через непроходимые джунгли, которые заполняют единственный проход между горами, скрывающими Истрахан.
