разломанным углом». Указывая на рисунки в квадрате, она сказала: «Они все соединены, и эти соединения происходят через маленький треугольник (указывает на небольшой треугольник), а это (показывает на цилиндр) – сигарета. У нас в семье все курят, может быть, это те спички, которые я дала отцу. Но в целом вся вещь не имеет никакого смысла. Только психиатр может из нее что-то понять». Сказав это, она бросилась вон из кабинета и вернулась, чтобы спросить: «Когда мне к вам прийти снова?». Ей ответили: «Приходите, как только вам захочется что-нибудь узнать». Девушка быстро ушла. Никаких комментариев относительно отдельных рисунков она не сделала и, казалось, просто не замечала их.
Через три недели она неожиданно появилась в моем кабинете и сообщила, что у нее наметились кое- какие успехи. Она заявила, что, очевидно, ее рисунки все-таки что-то означали, так как в ее чувствах появились значительные изменения. Она больше не испытывала беспокойства и депрессии, хотя «ощущала иногда сильный ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо что-то и упаду; у меня такое ощущение, что я обнаружу что-то ужасное для себя». – Немного поколебавшись, она добавила: – «У меня такое чувство, будто я скоро узнаю то, что мне уже известно, но я не знаю, что мне это известно. Это звучит ужасно глупо, но больше я ничего не могу сказать. Я действительно боюсь узнать все об этом. Это связано со спичками». Она вручила экспериментатору вторую коробку со спичками, очень похожую на первую. «Вчера вечером мы с родителями обедали в отеле, и именно там спички попали ко мне. Прошлым вечером я увидела на столе в библиотеке вторую коробку, но это именно те, что я взяла в отеле».
Все другие реплики носили случайный характер, ничего нового узнать не удалось. Девушка быстро ушла, и было видно, что она весьма смущена и чувствует себя довольно неловко.
Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что в ее самочувствии заметно значительное улучшение. Пациентка объяснила, что за это время у нее появилась абсолютная уверенность в том, что ее рисунки имеют важное значение. «На этой картинке вся история, которую нужно прочесть, и мне ужасно любопытно, что же это такое».
Она попросила рисунок, чтобы взглянуть на него, и, внимательно рассмотрев его, заметила: «Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю, что здесь вся история. Не знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что мое подсознательное многое знает, но не говорит мне. У меня ощущение, что оно ждет, когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя. И мне так любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара».
На вопрос, когда она поняла это, пациентка ответила: «Я думаю, не так давно». Потом она стала эмоционально беспокойной и начала настаивать на том, чтобы сменить тему разговора.
Неделю спустя она пришла сказать, что договорилась пообедать с подругой детства в том же отеле сегодня вечером, и эта встреча вызывает у нее очень печальные чувства. Она объяснила: «Мне страшно видеть, как ломается наша дружба и как мы плывем в разные стороны. И мне не нравится мое отношение к Джейн. Понимаете, Джейн моложе меня на год, а у нее есть приятель, и они, кажется, очень любят друг друга. Она считает, что я знаю его, но не называет его имени и вообще ничего о нем не говорит. Я так ревнива, что иногда ненавижу Джейн; я готова оттаскать ее за волосы. Я ненавижу ее, чувствуя, что она отбирает у меня моего приятеля. Но это очень глупо. У меня нет никакого мальчика. Я не хочу идти на эту встречу, потому что обязательно с ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего ссориться, я знаю, что буду говорить отвратительные вещи. Я не хочу этого, но это произойдет, и я ничего не могу с собой поделать. И еще одно: после ссоры с ней у меня будет неприятный разговор с отцом. Я готовилась к этой встрече всю неделю. Мы с отцом ссорились только дважды, и оба раза – из-за моих планов относительно колледжа. Я не знаю, из-за чего мы поссоримся сегодня. Вероятно, из-за какого-нибудь пустяка, например, из-за его небрежности: он курит и стряхивает пепел на ковер, – или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто надеюсь на то, что отца не будет дома, когда я вернусь. Посоветуете ли вы мне что-нибудь, чтобы этого не случилось? Хотя, поскольку это сидит глубоко во мне, я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече, я думала: что-то должно произойти. И когда она согласилась со мной встретиться, я сразу же поняла все, что только что вам сказала. Я тут же повесила телефонную трубку, чтобы не иметь шанса отменить приглашение».
Было сказано еще немало слов такого же характера и значения. Все попытки обсудить рисунки пациентки и дать какое-то толкование ее предчувствиям потерпели неудачу. Как она заявила, единственное, что ее сейчас интересует, это предстоящие «сражения».
На следующий день она вбежала в кабинет со словами: «Я очень спешу. Я только хочу сказать вам, что все случилось именно так, как я и предсказывала. Сначала наша встреча с Джейн протекала очень мило. Но потом я потеряла всякий рассудок и начала обижать ее. Сначала я не заметила этого, а когда поняла, ничего не могла с собой поделать, я начала говорить ей самые ужасные жестокие слова, какие могла придумать. Я, впрочем, не сказала ей ничего особенного, но то, как я с ней говорила, глубоко ее обидело. Когда она заплакала, я почувствовала себя лучше, и, хотя мне было стыдно за себя, я не испытывала жалости к ней. Я еще больше осложнила ситуацию, сказав ей, что между нами не может быть никакого согласия и что пусть она идет своей дорогой, а я – своей. Потом я поехала домой. Отец был дома и читал газету. Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь неприятное, ну хоть что-нибудь. Удивительно, но я не смогла ничего придумать. Поэтому я закурила и начала ходить взад-вперед. Наконец отец сказал, чтобы я села и успокоилась. Это окончательно вывело меня из себя. Я закричала, чтобы он замолчал, что я буду бегать вокруг него, если мне захочется, и он не может мне ничего запретить. Идти куда-то уже слишком поздно, и, если бы я хотела бегать вокруг, у меня на это такое же право, как и у него. Я сказала ему, что он, должно быть, считает себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера родилась и знаю все, что полагается знать об этом. В общем, я наговорила ему много глупого, ненужного, чего и не думала и что не имело никакого смысла. Он рассвирепел и сказал, что, если я не могу разговаривать разумно, мне нужно замолчать, лечь в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь: проснувшись утром, я подумала о тех рисунках, что сделала у вас. Я пыталась думать о них. но все, что пришло мне в голову, – это слово „сегодня“, а потом слово „завтра“, и в конце концов я могла думать только об этом „завтра“. Вам это о чем- нибудь говорит? Мне нет». Сказав это, она ушла.
На следующий день она пришла и заявила: «После того как я вчера ушла, у меня было странное ощущение, что я назначила встречу с вами на сегодня, но точно я этого не знала. Сегодня утром я подумала о рисунке и поняла, что теперь смогу разобрать его. Я думала об этом весь день. Я помню всю картинку, она словно отпечаталась у меня в голове, но не могу понять ее смысла. Дайте мне еще раз взглянуть на нее».
Девушке дали ее рисунок. Она рассматривала его с болезненным видом, с выражением напряженного любопытства на лице. Наконец, вздохнув и отложив рисунок, заметила: «Я, кажется, ошиблась. В ней нет никакого смысла. Просто глупая картинка. – Потом, просияв, неожиданно сказала: – Но если вы для начала подскажете мне хоть одно слово, я пойму ее».
Автор ничего не ответил, и она опять и опять рассматривала картинку, но потом вновь откладывала ее в сторону. С каждым разом ее замешательство становилось все сильнее и сильнее.
Наконец она повторила свою просьбу о «начальном, первом слове». «Какое слово?» – «Любое. Вы знаете, что означает эта картинка, поэтому назовите какое-нибудь слово, которое послужит мне подсказкой. Я просто смертельно хочу знать все об этом деле, хотя и боюсь немного, а может быть, и очень сильно. Но скажите хоть что-нибудь».
На ее настойчивую просьбу автор ответил замечанием: «Недавно вы сказали мне, что очень интересовались символизмом». Произнося эту фразу, он осторожно опустил на стол коробку спичек.
Быстро взяв в руки рисунок и мгновение поглядев на него, она схватила коробку спичек и с яростью швырнула ее на пол. Потом девушка разразилась потоком брани, который перемежался выражениями сочувствия ее матери и пояснениями. Вкратце она рассказала следующее: «Будь проклята эта отвратительная, грязная маленькая обманщица. И она еще называет себя моей подругой. Она, конечно, имеет любовную связь с отцом. Будь он проклят. Бедная мама. Она ходит к маме, а отец дома ведет себя как святой. Они идут в отель, тот самый отель, куда отец возил нас обедать. Я ненавидела ее, потому что она отнимала у меня отца – у меня и у матери. Вот почему я всегда воровала у него сигареты. Даже тогда, когда у меня были свои, я прокрадывалась в гостиную и брала их у него из кармана пальто. Иногда забирала всю пачку, иногда – только две-три штуки. Когда Джейн впервые рассказывала мне о своем друге, она зажигала сигарету точно такими же спичками. Я и тогда знала, но не хотела этому верить. И я стала часто забирать у отца спички и становилась просто сумасшедшей, когда он говорил мне, чтобы я пользовалась
