зависят от высокой степени истерической диссоциации. Вероятно также, что неожиданное присутствие второй личности, тесно связанной с остальной частью личности и в то же время полностью изолированной от нее, может объяснить некоторые автоматические действия.
С точки зрения психоанализа, автоматическая запись представляет особый интерес, потому что использует те же сжатые и замаскированные средства, как и те, с которыми мы имеем дело в языке сновидений. Это уже отмечалось Эриксоном и Кьюби. Нам кажется, что в некоторых определенных случаях автоматический рисунок и автоматическое письмо могут оказаться дополнительным методом подхода к бессознательному, методом, который зависит от принципов интерпретации, хорошо известных из анализа сновидений. В особых обстоятельствах эти средств могут оказаться более эффективными, чем обычные технические процедуры.
Столь же интересно и применение разглядывания зеркала под гипнозом. При взаимодействии двух основных личностей и с помощью вопросов исследователя, на которые путем автоматического письма отвечает вторая личность, была уже проделана большая работа по выявлению значения некоторых фрагментов первоначальной автоматической записи. Постепенно выяснилось, что содержание, лежащее за этой записью, отмечено непереносимым страхом, но с помощью только этих процедур оказалось невозможным перевести эту запись на ясный, понятный язык и выявить первоначальные события, лежащие в основе паники. Предварительные этапы, по-видимому, послужили созданию ситуации, в которой субъект постепенно почувствовал себя в безопасности под защитой своей второй личности и исследователя. Когда субъект становится достаточно спокойным, он может смотреть в лицо источникам своего страха и, в конце концов, восстанавливает утраченные воспоминания, разглядывая под гипнозом зеркало. Особенно нужно отметить, что использовать такое средство предложила вторая личность.
Применение гипноза также заслуживает дополнительного анализа. Гипноз пользуется такой плохой репутацией, что мы часто забываем, чем ему обязан весь психоанализ. Первые записи Фрейда полны ссылок и намеков на различные явления гипноза. Однако постепенно все ссылки на проблемы, с которыми сталкивают нас эти явления, исчезли, если только не упомянуть о работах по групповой психологии и анализу Эго, изданных в 1921 году в Германии. Тут стало очевидным, что негативное отношение к гипнозу, вызванное терапевтическими неудачами и неумеренным коммерческим потреблением, лишило мысли Фрейда серьезного научного значения даже в качестве предмета аналитического изучения. Однако, вопреки его отрицательному отношению к применению гипноза, Фрейд в свое время писал о гипнозе так: «Он… оживляет в подсознательном этапы ранней истории семьи человека». Смысл этой фразы состоит в том, что гипнотические явления универсальны и их следует учитывать во всех попытках понять неврозы. Если это отвечает истине, то тогда изучение гипнотических методов – обязанность психоаналитика и ему следует обратиться к первоисточнику оригинального драматического подсознательного материала, из которого сам Фрейд получил свой первый толчок к гипнозу.
Кроме того, интересно отметить, что Анни Фрейд в своей книге «Эго и механизмы защиты» объясняет традиционные отрицательные суждения о применении гипнотических методов для выявления подсознательного материала. Она говорит, что под гипнозом раскрытие подсознательного достигается с помощью «полного устранения». Однако Эго, хотя не принимает участия в терапевтической процедуре, в конце концов блокирует влияние врача и снова подавляет выявленный подсознательный материал. Она противопоставляет этому процесс свободной ассоциации, при которой Эго вынуждено «молчать» только в определенные отрезки времени так, чтобы внимание наблюдателя постоянно колебалось между выявлением этого материала в периоды молчаливого согласия Эго и непосредственным исследованием деятельности самого Эго, когда оно начинает сопротивляться.
Таким образом, нет причины отказываться от выполнения гипнотического исследования подсознательного именно этим путем. Нет также и обоснованных причин, почему аналитически информированный исследователь или терапевт, который в наши дни применяет гипноз, должен насильно внедрять в пациента материал, полученный из подсознательного под гипнозом просто потому, что раньше, в более наивный период, было что-то известно о силах сопротивления, и традиционный гипнотизер прибегает к такому безжалостному маневру. Информацию, полученную благодаря психоанализу, можно использовать и при употреблении этого метода, и нет больше причин, почему гипнотическая терапия должна состоять в объяснении симптомов пациента самому пациенту, а не в процессе анализа вместе с ним. Наоборот, можно в гипнотическом состоянии и в состоянии пробуждения получить информацию из подсознательного и так мотивировать всю личность, что установится взаимодействие сознательного и подсознательного ее аспектов, при котором первый постепенно преодолевает силы сопротивления и требует понимания последнего. Как и при анализе, здесь должна быть полная возможность для пациента осуществлять задержку, отсрочку, сопротивление и искажение, когда это необходимо, и, однако, через эти действия усилить воздействие терапевтического процесса.
Этот процесс хорошо проиллюстрирован в описанном случае, когда, например, мисс Дамон неожиданно прервала опрос Браун, сказав: «Каждая последующая каталепсия – следствие поимки ондатры для маленькой дурочки». Это было неожиданным и, как показалось, ничего не значащим вторжением подсознательного материала в сознательное, однако в нем отразилось возвращение нескольких важных фрагментов памяти.
Этими «ничего не означающими» словами мисс Дамон проявила безопасное и частичное участие в терапевтическом процессе на сознательном уровне; тем самым она готовила себя к более опасному полному участию, которое пришло позже. Таким образом, это сыграло роль, похожую на роль сновидения, которое помнят только частично и только частично объясняют.
Это клинический факт, что воспоминания, вызванные к жизни, и эмоции, разряжаемые в эксперименте, облегчали у пациентки проявления быстро нарастающего компульсивного фобического состояния. Тут можно спросить, всегда ли пишущий (имеется в виду автоматическая запись) в состоянии объяснить происхождение страха и его разрешение. Лучше всего дать фактам говорить самим за себя, кратко изложив историю, насколько она нам известна.
В течение короткого периода времени девочка трех лет считает, что потерялась, и впадает в ужас. Ее находят или она сама находит путь домой. Девочку встречает дедушка, который ругает ее, заставляет почувствовать вину за оставленные открытыми двери, смеется над ней, унижает ее, называя «маленькой niaise» (дурочкой), и, наконец, пытается утешить, рассказав случай из своего собственного детства, когда он тоже потерялся и когда в дом через открытую дверь попала ондатра, которая пробралась в кладовую и многое испортила. При этом девочка вновь впала в состояние ужаса, ярости, гнева, негодования и путаницы. Она смешивает свою историю со случаем из жизни дедушки, и, в частности, с рассказом об ондатре. Она чувствует себя так, будто с ней случилось почти то же, что и с дедушкой. Она сердится и, назло дедушке, мстя ему, начинает намеренно оставлять открытыми двери, что он сделал когда-то и в чем он несправедливо обвинял ее. Потом она начинает бояться, что совершает ошибку, оставляя двери открытыми, и что из-за этого произойдет что-то ужасное.
Браун заявила, что, когда мисс Дамон была «так напугана», ее дедушка должен был объяснить ей ее ошибку и испуг, вместо того чтобы «эгоистично» рассказывать о своем испуге, поскольку это означало, что испуг Дамон был слишком силен и напугал даже дедушку, и, кроме того, это «добавило к ее испугу его испуг». Браун утверждала также, что именно Дамон испытывала негодование по этому поводу и именно Дамон наказывала дедушку; в то же время Браун признавалась: «Я тоже немного помогла этому. Это Дамон оставляла двери открытыми, но именно я заставила ее подбить на это и брата». Потом Браун объяснила страх как прямое следствие попытки наказать дедушку, из чего Дамон сделала заключение, что, наказывая дедушку таким образом, она боялась, что ее застанут при этом, но не могла остановиться.
Не пытаясь решить вопрос о том, насколько это правильное объяснение фобии, можно сделать заключение, что первый компонент мотивирующих сил, а именно мстительная фантазия относительно дедушки, был подавлен, что фобия оставалась навязчивой до тех пор, пока не был восстановлен первоначальный мотив. С точки зрения аналитической терапии особенно интересно подчеркнуть, что навязчивые страхи намного облегчаются простым восстановлением этих определенных обусловивших их событий и без какого-либо исследования или разрядки лежащих в ее основе моделей инстинктивных эдиповых связей, страха кастрации и т. п.
Возможно, самое удивительное – неожиданное открытие раздвоения личности в этой молодой женщине. При отсутствии фобии, описанной выше, вторая личность вела относительно нормальную и хорошо
